Передачи "Гордон" про историю России Подразделы категории "Гордон": Сталин
Расшифровка передачиАлександр Гордон. Для начала разговора расска- жите об истории книги из библиотеки Сталина, как она у вас оказалась? Борис Илизаров. После того как вышла моя книга, о ней, как это и должно быть, были разные мнения, в том числе один человек позвонил, сказал, что он работал в своё время в Институте марксизма-ленинизма, куда свезли в 70-е годы как раз библиотеку Сталина. После его смерти эта библиотека долгое время была сначала бесхозной, она находилась главным образом в Кунцево, и в Кремле. Потом её скопом собрали и пе- редали в Институт марксизма-ленинизма, потому что там своя очень большая и совершенно замечательная библиотека (она и сейчас работает), и в этой библио- теке её просто свалили, потому что было время, когда к Сталину относились с некоторым… – ну, не знали, как с ним поступить и что с ним делать, и с этой библиоте- кой тоже. Её просто свалили, она валялась в подвалах, её не разбирали в 70-е годы. И постепенно стали от- туда выбирать те книги, в которых точно были помет- ки Сталина. Потом из этих книг стали ещё отбирать те, где были штампы на книгах. А дело в том, что библиотека собиралась на протя- жении всей жизни, он сам собирал эту библиотеку, а штампы ставили только где-то до 35–36-го года, так уж получилось. Там есть такой штампик, как раз я могу показать, где просто написано «Библиотека Сталина, номер такой-то», но номер на ней не ставили. Сталин очень не любил библиотекарей, несколько раз ему на- вязывали их – к нему приходили люди, которые систе- матизировали эту библиотеку. Но он считал, что они ему мешают, поскольку у него было своё представле- ние о систематизации. И действительно есть докумен- ты, которые показывают, как он это умел системати- зировать и систематизировал так, как ему было удоб- но. И поэтому он этих библиотекарей выгонял время от времени. И потом вообще остался один, и этих би- блиотекарей он к себе не приглашал. Поэтому и штам- пы перестали ставить. Но до 1935-36-х годов эти штам- пы есть, и эти книги тоже оставили в его библиотеке – это два. А в-третьих, ещё оставили те книги, где есть дарственная надпись. Или Сталин кому-то дарил, или ему дарили, или так получалось, что третьи лица то- же между собой книги передаривали, и они тоже ока- зались в библиотеке Сталина. А всё остальное… Если я не ошибаюсь, по современным подсчётам в его би- блиотеке, которая была на даче в Кунцево, к концу его жизни было около 25 тысяч экземпляров. Большая би- блиотека была ещё в Кремле, в квартире и в кабинете, это отдельно. Были библиотеки и на других дачах. Александр Гордон. Позвольте мне, я эту книжку подержу в руках просто во время эфира, если она вам не понадобится. Книга из библиотеки Сталина… А вот все эти 25 тысяч томов, вы считаете, им были освоены в той или иной степени? Борис Илизаров. Нет, конечно, я думаю, что даже и человеку, ко- торый занимается только наукой, который очень мно- го читает, даже библиофилу – в течение жизни невоз- можно такое количество прочитать, конечно. А потом, ведь, сами знаете, читатель должен иметь некую сфе- ру, среду, он должен иметь довольно большой объём, откуда может постоянно черпать. И поэтому, конечно же, есть книги, которые он читал по несколько раз, по десятку раз, это совершенно точно, и всё читал с ка- рандашом в руках, и отмечал, и комментировал. Я могу сказать, что Ленина и Маркса он действительно читал десятки раз. И другие произведения, а есть книги, ко- торые он даже не разрезал, и они до сих пор находят- ся в библиотеке, просто там есть штампик, и поэтому они сохранились, поэтому их оставили. Короче говоря, на сегодняшний день осталось где-то около 5 с поло- виной тысяч экземпляров книг из 25 тысяч – только те, которые имеют такие пометки или штампы. Александр Гордон. Вот на этой штампик есть… Борис Илизаров. Я так пониманию, что это – книга, которая, ви- димо, исчезла, поскольку остальные книги разбросали по другим библиотекам, публичным, главным образом, и детским даже. И вот, как я понимаю, эта книга одна из тех, которые проглядели, и она ушла в другую библио- теку, а мне её подарили. Александр Гордон. Всё-таки, от библиотеки Сталина к предмету ва- ших исследований. Что явилось предметом, почему? Борис Илизаров. Я должен сказать, что, во-первых, как всегда, эти проблемы истока очень сложны, и даже когда за- нимаешься каким-то сюжетом. У меня такое впечатле- ние, что я всю жизнь думал и знал, что я буду зани- маться именно Сталиным и его биографией и его лич- ностью, и самое главное, его душевным, и психологи- ческим, и интеллектуальным состоянием. Я не знаю, откуда у меня такое убеждение, вот почему-то так мне казалось. И действительно так, я даже посмотрел не- которые свои старые записи, я их очень редко делаю, но иногда бывает, и где-то уже лет в 30 я ставил себе такую цель. Александр Гордон. Судьба… Борис Илизаров. Наверное, я тоже к этому. Но у меня не было никаких оснований для такой цели, не было никаких для этого даже возможностей, потому что представить себе в 60–70-е годы (я окончил школу где-то в 60-х го- дах, институт – в 70-х) было невозможно, что можно будет когда-то подойти к архиву Сталина, заниматься им как историку в полном смысле слова. И когда это в конце концов произошло, то для меня это было, я счи- таю, жизненной удачей. Это то, что мне нужно было, просто я, видимо, так внутренне к этому шёл. Причём, я должен заметить, что здесь ещё как бы двойная линия. С одной стороны, здесь исторический герой, человек, который достиг необыкновенных вы- сот, как бы мы это не оценивали – это государствен- ный деятель, государственный лидер ХХ века. Сталин, это, конечно, лицо ХХ века; во многом, не только он, конечно. Это Гитлер, это Рузвельт, это Черчилль, это люди, которые делали эпоху, и никуда от этого не де- нешься. А с другой стороны, так получилось, что мои именно профессиональные интересы были связаны с архивом, я историк, архивист по образованию, и я как раз в начале перестройки был организатором неболь- шой организации – «Народного архива», целью кото- рой было собирать документы обычных людей, самых рядовых, самых, так сказать, незначительных, если го- ворить с точки зрения социальной структуры. И вот откровенно могу сказать, что здесь как раз работали представления на перепадах – с одной стороны, исто- рический герой высшего, что называется, полёта, выс- шего масштаба, как бы мы к этому не относились; а в то же время, человек, который может быть обычным бомжом, а может быть работягой, инженером, рабочим и так далее. И вот в этом ключе, в этих полюсах, мне страшно интересно работать, я здесь и продолжаю ра- ботать. Но, Сталин, конечно, стоит особо в этом ряду. Од- нако я хочу сказать, что здесь меня интересует чело- век как таковой. И я думаю, что вообще историка дол- жен интересовать в первую очередь человек как тако- вой – какой бы он ни был. Потому что, в общем-то, про- фессия историка, с моей точки зрения, эта профессия сродни в какой-то степени с профессией человека, ко- торый занимается, ну, скажем, воскрешением. Я не по- боюсь даже этого слова, потому что, в общем и целом, после того как человек биологически умирает, от него остаются какие-то незначительные остатки, от разных людей по-разному: от одного остаётся архив, предпо- ложим, а от другого остаётся две-три бумажки, днев- ник какой-нибудь, пара писем, или десяток писем, фо- тографии, к тому же неизвестно какие. Это может раствориться всё, исчезнуть и больше люди никогда об этом не вспомнят, не узнают. И когда он на свете жил, и что он думал, и какие у него были чувства и так далее. Но стоит историку, любому исто- рику подойти к этим документам, заинтересоваться, и начать лепить из этих остатков что-то заново, воссо- здавать по существу образ… Я хочу сказать, что исто- рик лепит исторический образ, воссоздаёт его из не- бытия – в другом качестве, конечно, не в том физиоло- гическом, биологическом смысле, в котором он суще- ствовал, в другом качестве. Он снова включает его в наше сознание, он снова включает его в наш круг ин- тересов и как бы снова его воскрешает. В этом общем контексте, связанном с воскрешени- ем, историческим включением тех, кто когда-то жил до нас, я и рассматриваю своего героя Сталина в том чи- сле. Александр Гордон. Но, видите ли, если бы вы занимались эпохой Грозного или фигурой Грозного, или даже эпохой Пе- тра или фигурой Петра, то всё-таки достаточно много времени прошло. Здесь нет – кроме самого идеологи- зированного случая – отношения к этому герою, кро- ме того, что вы можете вдруг раскопать и подать. То есть это историческая личность, которая обладает на- бором черт и характеров, но почти мифического свой- ства. Иван Грозный никак на мою жизнь не повлиял, вы же занимаетесь Сталиным в то время, когда живы ещё многие люди, которые помнят его и знают и кото- рые переживали ту историю, которую он творил. Вот как здесь быть с этим отстранением? Вы говорите – воскрешать, а ведь сейчас люди слушают, и говорят: воскрешать Сталина, это же не одно и то же, что вот, скажем, ну, не знаю, Владимира Красно Солнышко. Борис Илизаров. Да. Но только воскрешение в каком смысле? Конечно, это воскрешение, я ещё раз подчёркиваю, не в подлинном, не в физиологическом, не в христиан- ском, и вообще не в религиозном смысле, это воскре- шение в научном смысле. Воскрешение как воссозда- ние образа по определённым правам, по определён- ным критериям. Но дело даже не в этом. Вот вы сказали, что вро- де бы Иван Грозный – мифологизирован, а вот Сталин совсем ещё свежий и поэтому трудно здесь вводить элементы, связанные с наукой. Дело в том, что чем дальше находится от нас этот самый образ и чем боль- ше с ним работает историк и вообще работает с ним общественное сознание и человеческое сознание, тем он всё более и более становится для нас реальным. Не то чтобы, как вы говорите, мифологизированным, а наоборот, он становится более историчным. Да, эле- менты мифологизированности есть, но дело в том, что Сталин более мифологизирован. В настоящее время фигура Сталина более мифологизирована, чем фигу- ра Ивана Грозного, вот это удивительная вещь. Вы правильно говорите, что он вроде бы совершен- но рядом – а фигура Горбачёва, а фигура Ельцина, даже теперешнего президента? Чем ближе к нам, тем больше мифов, тем меньше, так сказать, реальности. Потому что для нас, хотя вроде бы они рядом, они наши соседи, они наши современники, но это совре- менники, которые как раз представляют собой больше символ, чем какую-то историческую реальность, чем человека. И наоборот, чем они от нас находятся даль- ше, тем мы о них знаем больше – это закон истории. Потому что ведь даже сами эти самые участники о се- бе знают меньше, чем мы знаем уже о них, когда они умирают. Это парадокс, но это действительно так. Вот представим себе, кто знал Цезаря в эпоху его правления? О нём знали его легионы, население рим- ского города немножко знало о нём, слышали, во вся- ком случае, знала его администрация провинций, и практически всё. Потому для местного населения, был ли этот Цезарь, был ли Калигула или Август, для них, в данном случае, это было почти что всё равно – кто. Но когда Цезаря убили, после этого начался странный процесс, потому что с его именем пошли легионы Авгу- ста, и когда уже пошли легионы Августа, началась гра- жданская война и с его именем пошло уже огромное количество людей в Римской империи. А потом начался следующий процесс, ещё резче, по нарастающей, потому что из эпохи в эпоху Цезарь пре- вращался всё больше, с одной стороны, в символ, а с другой стороны, о нём всё больше и больше люди узнавали. И он включался в общечеловеческую куль- туру, о нём узнавали уже не только сами римляне, по- сле распада Римской империи о нём узнали и галлы, о нём узнали французы, о нём узнали германские пле- мена, славянские племена, и он стал общечеловече- ским героем. Вот это совершенно удивительное быто- вание в историческом пространстве, это нечто совер- шенно особенное, чего нет ни в одной другой науке. Мне кажется, ничего похожего нет. И есть ощущение того, что чем больше проходит времени, чем больше ретроспектива, и, казалось бы, этот образ отступает, но на самом деле он всё больше и больше нарастает, в нём появляется всё больше и больше деталей. Эти детали превращают этот образ в более выпуклый, он становится очень значимым, и в то же время он рас- пространяется по всей широте – геофизической и хро- нологической. Александр Гордон. Спустя 50 лет после смерти Сталина, что мы знаем о нём такого, чего не знали современники? Борис Илизаров. Ну, теперь очень много, слава Богу, знаем. Во- первых, потому что большая часть архива его откры- лась, это одно чего стоит. Произошло это событие сравнительно не так давно, где-то около пяти лет на- зад. К сожалению, не весь его архив открыт, открыли где-то 1500 дел из 1700, что очень жалко и очень обид- но, и я считаю, что это дело даже в какой-то степени надо менять. Я уже об этом не раз пытался говорить. Но, к сожалению, чётких объяснений, почему часть ма- териала закрыта, нет – у меня есть предположение, но официальных объяснений не существует. Но дело даже не в этом. Дело в том, что, во-пер- вых, открылся его архив, во-вторых, появилась воз- можность смотреть другие документы. Ведь Сталин был всем, это была личность уникальная в истории не только России, но вообще в истории человечества в том плане, что он сосредоточил такую огромную власть вокруг себя, которой никто никогда не добивал- ся. Ведь практически он был единственным свобод- ным человеком в СССР и в соцлагере, то есть, по су- ществу, считайте, почти половина земного шара бы- ла в той или иной степени в рабском подчинении, в рабском состоянии по отношению к Иосифу Виссари- оновичу, и такого положения, я думаю, ни один дикта- тор мира, ни один император не достигал никогда. И в этом отношении это была совершенно уникальная си- туация, и мы пережили очень тяжёлое и страшное вре- мя, но это особый разговор. А вот что касается подробностей его жизни, то, как всякий диктатор, а это был особый сверхдиктатор, он всё, что можно, секретил. С одной стороны, это шло со- знательно. Дипломатия, военная проблема, практиче- ски все сферы жизни, в которые, так или иначе, Сталин вникал, внедрялся или которыми пытался управлять, руководить, всё практически было засекречено, и осо- бенно была засекречена его личная жизнь, его личное состояние. Поэтому, конечно, при жизни Сталина его вообще никто не знал, и что самое удивительное – да- же ближайшие его люди, даже ближайшие его сотруд- ники, типа Молотова, Хрущёва, Микояна, Берия, – они и то видели только частичку Сталина, вот это тоже лю- бопытно, я считаю. Но, вы знаете, в какой-то степени это можно понять, потому что если представить себе сейчас какую-то ор- ганизацию чиновничью, то вот если спросишь чинов- ника: «Кто твой начальник?» – он скажет о каких-то его качествах, с которыми он лично столкнулся, и не смо- жет дать объективную картину. Если опросить всех чи- новников, которые к этому начальнику ходят, они то- же не смогут всё объяснить, они, конечно, добавят что- то, но в принципе это будет опять не совсем объектив- ная картина. Но вот стоит чиновнику уйти с работы, или умереть, я имею в виду в данном случае Сталина, и тогда можно будет посмотреть его документы, посмо- треть, что он думал, как он мыслил, как он принимал решения, как он не принимал решения, кого он любил, кого он не любил – то есть я в данном случае провожу аналогию. Поэтому получается такая парадоксальная ситуа- ция, что чем человек ближе к нам, тем он более жи- вой, он ощутимее, и он тут рядом. Но он менее позна- ваем, менее понятен, чем человек, который уже ушёл от нас, и находится на определённой исторической ди- станции, расстоянии. И в этом качестве как раз Ста- лин только начинает раскрываться, в отличие от Ивана Грозного, который перед нами уже раскрылся, благо- даря трудам выдающихся наших учёных – в том числе и Витера, которого Сталин страшно любил. Был такой историк, как раз в прошлом веке. И поэтому я хочу ска- зать, что мы знаем об Иосифе Виссарионовиче сейчас уже больше, чем он сам знал о себе. А тем более, чем знали люди, которые его окружали, даже очень близ- кие. В ответе на этот вопрос, получается такой очень, с моей точки зрения, интересный парадокс. Что мы на сегодняшний день может сказать, что мы знаем такого, что не знал о себе Иосиф Виссарионович и его окружение? Ну, во-первых, он о себе, конечно, знал, что он очень сильно болен, и он, конечно, знал, какие у него болезни, но вот окружение не всё знало или почти ничего не знало об этих вещах. Потому что, во-первых, он не любил делиться, но это нормально, мало кто любит делиться своими болячками, тем бо- лее с таким окружением, в котором, может быть, все думают, «когда же ты, наконец, освободишь своё ме- сто?» На протяжении жизни он болел очень серьёзной бо- лезнью, и только сейчас об этом стало известно, по- скольку часть его медицинских карт я посмотрел. Их мало кто смотрел, академик Фурсенко их тоже глядел и о них писал, и я – нет, ещё, мне кажется, Радзинский их тоже смотрел. Но это были только детали. Я постарал- ся об этом более или менее написать в своей книге. И мне кажется, что вырисовывается своеобразная картина. Дело в том, что как он дожил до 74 лет… А ведь дело в том, что он дожил почти до 74, потому что реальная дата его рождения не совпадает с официаль- ной, потому что на самом деле, по официальным до- кументам, он родился 21 декабря 1879 года, а неофи- циально, реально, он родился 6 декабря 1878 года. То есть на год он передвинул свою дату рождения, и, в общем-то, от этого пошли потом очень многие вещи, потому что к своей дате рождения он приурочивал не- которые этапы нашей истории. Давайте вспомним (я немножко переключился, но, тем не менее, мне кажется, это тоже очень любопыт- но), как сталинские юбилеи отмечались всю нашу со- ветскую историю. Были три грандиозных сталинских юбилея. Первый юбилей был в 1929-м году, ему ис- полнилось 50 лет, второй в 1939-м году, ему исполни- лось 60 лет, и третий был в 1949-м году, ему исполни- лось 70 лет официально. На самом деле ему было на год больше. Но дело в том, что к этим юбилеям, как я представляю, он подтягивали решение определённых социальных вопросов, начала очень серьёзных соци- альных сдвигов. Он как бы постоянно жил волнами. Это, мне кажется, вот от чего идёт: он представлял всю историю человечества неким таким океаном. Маркс ви- дел в этом океану волну, которая спиралеобразно под- нимается и каждый раз по спирали раскручивается от одной формации к другой, от одной эпохи к другой. И Иосиф Виссарионович тоже так себе это представлял – он был ещё поэтом, у него было хорошее поэтиче- ское воображение. Но, если Маркс говорил, что исто- рия развивается по спирали и стихийно всё это дела- ет, стихийные силы её поднимают, – социальные, эко- номические, общественные и так далее, то Сталин это делал сознательно, волевым путём. Он показал для всех нас, для человечества показал, что, оказывает- ся, историей можно управлять, её можно раскачивать, если у тебя есть такая сила, если у тебя есть такая власть, если ты добился такой власти. И он действи- тельно раскачивал. Как только он пришёл к власти, он начал так жить – в определённом ритме. И ритм, с моей точки зрения, определяется некоторыми конкретными датами. Вы сами знаете, что первый пик (может быть, не очень выпуклый) – это 1927-1928-й годы, когда оконча- тельно была разбита оппозиция, был выслан Троцкий, и это была первая победа Сталина, что совершенно очевидно. Второй пик для нас всех – это страшное время, всё о нём знают, всё о нём помнят, – это 1937-й год. И, как и в 1929-м году, – после этого всенародные празднества, ослабление репрессий и так далее. В 1939-м году у него опять-таки день рождения, ему 60 лет и опять всенародные празднества. 1947-й год – опять репрессии. И вы обратите внимание, седьмые годы – это 1917-й год. 1917-й год – это как бы револю- ционный всплеск, и он пытается этот революционный всплеск повторять каждые десять лет. С моей точки зрения, это бросается в глаза и это вид- но, как он каждый раз готовится. И если эту линию про- должить, то видно, что он не дожил до нового пика, а этот новый пик должен был пройти где-то в 1957-1958- м годах, как раз к его 80-летию. Александр Гордон. Вы сказали, что странно, как он дожил до этого возраста. Что вы нашли в карте? В.И. Итак, медицинские карты. К сожалению, они не- полны, но они достаточно красноречивы. Ну, во-пер- вых, по его показаниям (потому что дореволюцион- ное время Сталина мало документировано, мы знаем только некоторые детали), до революции он перебо- лел очень серьёзными болезнями, и многие, кстати, революционеры переболели, поскольку они по тюрь- мам скитались, жили тяжело, плохо питались, были в плохих условиях. В детстве он переболел тифом – вообще Кавказ был экономически, культурно и с точ- ки зрения медицины местом, где люди действительно очень плохо жили и плохо питались, и поэтому были частые инфекционные заболевания, в том числе два брата его умерли от тифа. Сталина болел туберкулёзом, этот туберкулёз у не- го продолжался всю жизнь. Правда, после того как он между 1914-м и 1917-м годами побывал в Туруханс- ке, это прямо около Приполярья, активный туберкулёз- ный процесс у него странным образом прекратился. Он считал, что это произошло, и, похоже, что это действи- тельно так, оттого, что там был очень сухой и очень здоровый климат, в этом Приполярье, где он и выле- чился от туберкулёза. Но, тем не менее, когда провели вскрытие, я видел медицинские документы, связанные со вскрытием тру- па, у него были спайки в лёгком и были серьёзные по- следствия туберкулёза. Одно лёгкое практически не работало, поэтому, когда мы слышим сейчас запись его речей, то видно, как он тяжело говорит. Поэтому он без микрофона не любил говорить, в отличие от дру- гих большевиков. Троцкий вообще был известный три- бун, и другие говорили хорошо без микрофона, он ста- рался без микрофона не говорить, и не только потому, что у него был сильный акцент – ему было просто не по силам. Причём, он ведь был страшный курильщик, это известная вещь, он постоянно курил то папиросы, то трубку, это тоже сказывалось на его лёгких и на его возможностях. Но даже не это главное, это был общий набор для обычных людей, которые прошли такие достаточно тяжёлые жизненные условия, тиф и так далее, но у не- го была наследственная болезнь, о которой никто не знал, поскольку никто не видел эти медицинские кар- ты. Эта болезнь научно называется болезнь Эрба. Это связано вот с чем: это наследственная, причём ред- кая болезнь, только когда начала развиваться генети- ка, определили её основы. Действительно, генетиче- ское заболевание, причём редкое, когда изменяются какие-то гены, причём надо, чтобы у родителей, то есть у отца и матери, этот ген совпал, тогда проявляется эта болезнь. Вот у него так получилось, что у него эти гены совпали, и у него была болезнь Эрба. Она выражается в том, что, где-то с 13-14 лет, у человека начинает усы- хать нога и левая часть тела начинает плохо слушать- ся, и особенно левая рука. И вот у него практически с 14 лет начались проблемы с ногой, он её волочил – левую ногу, и в особенности проблемы с левой рукой, которая постепенно слабела, усыхала и, самое глав- ное, не разгибалась в локте. И если посмотреть на его фотографии, посмотреть на его кинохронику, то видно, что левая рука, во-первых, не разгибается, во-вторых, он ничего тяжелее, чем сигарету или трубку этой рукой поднимать уже не мог, этой рукой он больше практи- чески ничего не делал, и она у него была сухая. Были такие врождённые недостатки, связанные с генетиче- ским сбоем. У него, например, были сросшиеся пальцы на ле- вой ноге, причём, об этих вещах знали даже за грани- цей почему-то (потому что медики передали такие де- тали, или каким-то другим способом, не знаю), но да- же за границей знали о том, что у него был такой фи- зический недостаток. Кстати, отсюда, с моей точки зре- ния, видимо, такие слухи шли (я вспоминаю, что даже в моём детстве мне рассказывали), что у Сталина бы- ли, как у дьявола, копытца. Сросшиеся пальцы – это признак этого самого копытца. Вы помните знамени- тую библейскую притчу о том, как Господь сбросил дья- вола с небес и тот в результате повредил свою ногу. И поэтому у него копытца. И я думаю, что в 1930-1940- м годах слухи о том, что он всё-таки имеет такую дья- вольскую отметину, такие слухи шли активно. Конечно, это легенда, потому что это довольно распространён- ный физический недостаток, как я выяснил, я по это- му поводу с врачами специально беседовал. Так что Сталин всю жизнь носил супинаторы и всё время но- сил особого покроя сапоги. Сапоги ему шили индиви- дуально, это было нормально, особенно в те времена, но они шились специально из мягкой кожи так, чтобы он мог в них ходить. И то, что он носил сапоги, это свя- занно не с тем, что он был такой военизированный, хо- тя это тоже было, но ещё и с физическим недостатком. Просто другую обувь было тяжело носить, и он любил носить их до конца жизни. Он пронашивал их до дыр, отсюда другие легенды пошли. Я вспоминаю, как один из генералов пишет, что однажды он в кабинете наблюдал, как Сталин поднял- ся по лестнице, за книжкой потянулся. И поднялся по этой лестнице до верхнего этажа. И он к ужасу свое- му увидел, что у Сталина протёрты подошвы сапога. Ну и дальше, конечно, пассаж: «Какой он скромный, до чего же великий человек, он ходит в этих потёртых до дыр сапогах». А на самом деле ничего такого, он ездил в автомобиле и по кабинетам ходил, ему особенно-то протирать сапоги было негде. Но он больше берёг свои ноги, чем заботился, так сказать, об имидже и прести- же – хотя их он любил тоже, чтобы иногда выглядеть красиво, по-западному, с золотыми пуговицами китель, и это тоже было. Поэтому здесь у нас с вами эта внутренняя сторо- на, она очень переплетается с внешней. Казалось бы, какое это имеет значение, эти физические вещи, да? Ну, а вы представьте, помимо того, что я перечислил, у него ещё была такая своеобразная болезнь, которая его начинает преследовать где-то с 1926-1927-го года. Это важно, какое время, какой год, потому что это как раз пик его борьбы с оппозицией. У него начинается хронический, извините, понос. У него постоянно были позывы (причём, эти позывы фиксируются, в медицин- ских картах это есть), особенно после войны, то есть после каких-то определённых очень стрессовых ситу- аций, начиная с борьбы с оппозицией. То есть, я из этого делаю вывод такого плана, на- сколько волевым человеком он был. А это и известно, что Сталин – очень волевой человек. И, в общем-то, псевдоним не случайно тоже он себе выбрал. Он по- стоянно себя моделировал, представлял, что он не- обыкновенно волевой. Он считал, что все люди вокруг него по существу – слабаки. Это для него было самое большое пренебрежение. Есть масса свидетельств – с его личных слов, его личных надписей, – что самым отвратительным качеством он считал отсутствие воли. То есть воля для него была всё. И в этом отношении он был даже больше ницшеанцем, чем марксистом или ещё кем-то. Так вот, я к чему это говорю: видимо, вот эта стальная воля, которую он зажимал, и в то же вре- мя тот дикий совершенно страх, то напряжение, кото- рое он постоянно внутренне ощущал… Поскольку ка- ждый раз решалось «да или нет», решалась его судь- ба. То с одними оппозиционерами борьба, то с другими оппозиционерами, а по существу, решалась его судь- ба, будет он у власти, будет он вообще-то здесь цар- ствовать, будет он жить, или не будет. И поэтому ка- ждое такое решение, несмотря на его собранность, на его умение мобилизоваться, на потрясающее умение интриговать… Никуда от этого не денешься. Здесь мне близка ана- логия с шекспировским Ричардом III. То есть вот тот самый хромец, помните, горбун, который умеет так всё организовать и пробраться к власти. Другое дело, как он кончил. Сталин так не кончил, как Ричард III. Но де- ло не в этом. А дело в том, что я думаю, что эта сталь- ная воля, которая не имеет возможности выйти в эмо- цию, когда она хочет… А у него, к тому же, кавказская натура, он всё-таки очень импульсивный, у него есть импульсивность. И вот это противоречие бьёт по, изви- ните меня, по его, так сказать, физиологии. И отсюда появляется такая странная совершенно болезнь. При- чём, врачи считают, что у него хроническая дизенте- рия, делают анализы – нет. И он сам сначала подо- зревает, что у него дизентерия. Он проводит в Сочи, где он любил отдыхать, впервые канализацию, он обу- страивает город, потому что он боится, что он, видимо, там заражается. Ничего не помогает, никакие меропри- ятия. Потом начинает всё больше и больше задумывать- ся, а не травят ли его, не подсыпают ли ему что-то? Это хорошо видно тоже, видно по разговору с врачами. Он постоянно об этом думает, просто есть свидетель- ства, я и в книге их привожу, я могу вам даже процити- ровать, если хотите. Он, например, в 1930-х годах (как раз, самый пик очередных репрессий) говорит доктору одному, Шендеровичу (был такой у него лечащий врач, которого он потом посадил совершенно спокойно, хо- тя это был врач, один из лучших, который его постоян- но наблюдал и лечил), говорит Шендеровичу: «Вот вы, доктор, как вы меня смотрите, вам никогда не приходи- ла мысль меня отравить?» У того, конечно, сразу всё падает внутри. И он говорит, что испытал колоссаль- ный страх по этому поводу. Он говорит: «Ну да, я вижу, доктор, вы – человек добрый и вы не способны на это, у меня столько людей, столько врагов, которые очень хотели бы меня отравить, но вы на это не способны». И опять на него смотрит проницательно. Дрогнет он или не дрогнет? Но дело в том, что Сталин думал, что его действительно пытаются отравить, и поэтому всё больше и больше, во-первых, отсекал всех, кого мож- но было. Стремился, чтобы все постоянно находились под контролем, все, кто были связаны с его пищей, пе- редвижением и так далее. И он начал, наверное, подо- зревать… Ведь к нему, практически, кто имел доступ? Только прислуга и, соответственно, его ближайшие со- ратники, члены Политбюро. Ну и ещё родня ближай- шая. Так родню он как раз после смерти Аллилуевой стал всё больше и больше отстранять, и одна из при- чин этому была – подозрительность особенная. Чле- нов Политбюро проверяли, как могли, но он всё рав- но не доверял им. Известны воспоминания, например, Микояна, где он пишет о том, что Сталин, поскольку Микоян заведовал всей пищевой промышленностью, в том числе и поставками в Кремль, любил сажать пе- ред собой Микояна и Берия, который тоже, кстати, по- ставлял с Кавказа вина, которые Сталин страшно лю- бил (Сталин любил кавказские вина и крымские вина, это известно, он большой был любить выпить)… И вот, значит, он сажал их перед собой и говорил: «Ну, вот вы – кавказцы, посмотрите, мне прислали новое вино, вы как раз попробуйте, настоящее вино, хорошее, стоит его пить, может, и не стоит его пить?» И он обязатель- но им двоим наливал сначала из этой же бутылки. И после того как они выпивали полностью, после этого начинал сам пить. Но это Иван Грозный, вы спросили про Ивана Грозного, вот типичная аналогия. Кстати, о любимых фильмах. Вы знаете, что сам Сталин вдохновлял «Ивана Грозного», то есть фильм «Иван Грозный» Эйзенштейна, и, в общем-то, являлся во многом соавтором этого фильма. И проблема отра- вления там как раз очень сильно и красиво поставле- на. Поэтому здесь мы видим, что переплетаются вну- тренние проблемы, которые связаны со здоровьем и с физиологией, с внешним видом. Это особый тоже раз- говор, как он себя видел, как его видели люди. Пото- му что ведь мы тоже Сталина представляем себе так, как он себя выстроил. Современный образ Сталина – мы видим его или генералиссимусом или в его френче знаменитом. Причём, в каком-то ракурсе он страшно интересен, даже красив – вот по-человечески. Я много видел и фильмов, и фотографий разного времени. И меня удивляет, как он, один и тот же человек, как он мо- жет в каком-то ракурсе и в каком-то повороте быть уди- вительно привлекательным. Я могу понять, как женщи- ны от него просто с ума сходили. А в каком-то ракурсе он – отвратителен. Наверное, так с каждым человеком, в общем и целом, наверное, это хорошо понятно лю- дям, которые постоянно снимают эти вопросы. Но Ста- лин сам себя создавал, создавал собственный имидж, создавал собственный образ и большой в этом пони- мал толк. Если можно, два слова буквально вот ещё о чём. Дело в том, что я как раз смотрю документы, которые связаны с его отношением к кино. Это тоже целая про- блема, страшно интересная. Вот я не знаю ни одного государственного деятеля в это же время, тем более раньше, кто бы этой проблемой занимался на таком высоком уровне. Раньше не было кинопромышленно- сти, но в это время, в 1930-е, 1940-е, 1950-е годы, ки- нопромышленность во всём мире начинает развивать- ся. То есть представить себе Рузвельта, который сидит в кабинете, просматривает фильмы и говорит: «Вот это убрать, а это оставить, а это он притворяется». Ведь Иосиф Виссарионович, удивительное дело, восприни- мал то, что происходит на экране, как ребёнок, и, одно- временно, извините меня, немножко как абориген, ко- торый вдруг увидел движущие картинки и воспринима- ет то, что происходит на экране, как реальность. И это просто видно. Это видно стенографически. Был такой первый глава отечественной кинопромы- шленности – Борис Шемяцкий. Это известный его друг, не друг, а, во всяком случае соратник Сталина, кото- рый оставил… Если надо, я могу рассказать немножко о нём, но дело в том, что Шемяцкий после себя оставил страшно интересные записи. После просмотров филь- мов и во время их Сталин комментировал эти филь- мы и принимал решение: оставлять, не оставлять. Он выступал как первый киноредактор, как кинорецензент. Причём, он смотрел даже подготовительные материа- лы – и художественных фильмов, и фильмов докумен- тальных. И вот я вам должен заметить, что он страш- но много работает над образом. И своим образом – он для себя – это, конечно, центральная фигура. И поэто- му в любом фильме, где появляется Иосиф Виссарио- нович, он, конечно, на это смотрит вдвойне, что назы- вается, пристально и даёт комментарии, и убирает, – и толковые даёт комментарии. Вот что ещё интерес- но, удивительно смешно, когда он толкает локтем Мо- лотова, или Булганина, или Берию, скажем, и говорит о героине фильма: «Вот она притворяется, она не о том сейчас говорит, она делает вид, она пытается за- морочить голову вот этому». То есть, обращаясь к сво- ему соседу, он обращается к герою фильма. И таких реплик полно. И даже просматривая хронику, он посто- янно комментирует: «Он притворяется, это неискрен- ний разговор идёт». Вот буквально такие вещи. То есть он воспринимает жизнь на экране и жизнь окружаю- щую как одно и то же, для него разницы большой нет, игра, происходящая на экране, и игра, происходящая в жизни, она почти неразличима. И одновременно с этим у него есть толковые вещи. Видно, что он сознатель- но выстраивает свой образ, выстраивает образ своих соратников. Там появляется Ворошилов, появляются другие герои гражданской войны. Ленин особенно тща- тельно просматривается, Киров, который был убит. Кстати, вот что тоже любопытно, и если бы было время, я бы мог об этом тоже поговорить: как он ре- агирует на первый документальный фильм о Кирове. Очень, мне кажется, психологические там есть зацеп- ки, они о многом заставляют задумываться всё-таки. Потому что Шемяцкий описывает, что когда впервые показали документальный фильм после смерти Киро- ва (был такой запущен фильм), когда впервые пока- зали, была гробовая тишина, и Сталин, не шелохнув- шись, смотрел и первый просмотр прошёл в такой гро- бовой тишине. Но почему? Ведь Сталин обычно по- стоянно говорил, не стеснялся, комментировал любой фильм. Потом постепенно его уже смотрели, его при- няли. Но дело не в этом, дело в том, что ещё у Сталина была такая привычка: он мог фильм смотреть по де- сятку раз, как он мог читать книги некоторые, любимые или важные для него, по десятку раз. Так и фильмы он мог смотреть по десятку раз. Я не знаю, кто способен на такие вещи, помимо того, что он вырезал, дополнял, говорил: «Вот здесь звук поплыл», – и звук действи- тельно плыл, и поправляли, – «здесь не совмещаются кадры и вообще плохо идёт построение кадров». И до- статочно профессионально комментировал, поверьте мне. Вот это вещь, которая очень любопытна. И в то же время, подчёркиваю, здесь идёт, конечно, очень жёст- кая цензура. В основном, его больше всего, конечно, волнует исторический сюжет. И в этих сюжетах очень много, естественно, мифологизированных фигур, по- мимо того, что это Ленин-Сталин – это миф, конечно же, огромный миф. Во-вторых, его окружение. Это, ко- нечно же, ещё и враги, которые там тоже присутству- ют – во многих фильмах присутствуют враги, правда, они всё более и более бледнеют и всё более теряют даже своё имя. Там уже не всегда поймёшь, Троцкий это, Бухарин или кто-то ещё из них. А он, надо заме- тить, даже комментирует эти вещи. В одном из филь- мов появляется Бухарин, и этот Бухарин такой смеш- ной ужасно, он как бы прячется за спину других оппози- ционеров. Сталин говорит: «А, вот там он специально прячется». То есть даже восприятие этих вещей проис- ходит на уровне какой-то детской психики, понимаете. И откуда такой перепад в одном человеке, откро- венно говоря, у меня не всегда укладывается в голо- ве. Одновременно он решает колоссальные государ- ственные задачи, начиная от задачи обороны и кончая дипломатическими вещами. И решает иногда толково, и часто толково, я бы даже сказал, потому что иначе не могло существовать такое государство. А одновре- менно с этим он решает проблемы, если можно ска- зать, что «решает», это, конечно, в кавычках, решает проблемы ГУЛАГа. Он одновременно с этим «решает» проблему уничтожения огромной массы населения и врагов – и мнимых, и реальных. Но это и происходит в одно и то же время, в одном и том же ритме и в одном и том же человеке. И поэтому здесь такая, я бы сказал, совместимость несовместимого – и это, пожалуй, глав- ная черта. Потому что всё-таки в человеке, я считаю, в обычной ситуации чуть-чуть побольше или одного, или другого. Это мы как-то определяем, пускай на житей- ском уровне. И когда мы говорим «хороший человек» или «плохой человек», мы в первую очередь всё-таки говорим, что у него есть какие-то качества более че- ловечные – то, что мы называем человечным. А здесь немножко по-другому, не совсем человечные. В отно- шении Сталина я бы сказал так: с моей точки зрения это воплощение интеллектуального, достаточно высо- коинтеллектуального существа, но это и воплощённое зло. Для меня это так. Я хочу ещё, если вы позволите, провести линию, ко- торая, мне кажется, тоже для понимания образа про- сто необходима. Дело в том, что на Сталина оказали, конечно, колоссальное влияние его юность и его вос- питание. Я имею в виду не только то, что он воспиты- вался в семье, где у него была только одна мать, а отца он практически и не знал, хоть отец у него был. И кста- ти, отец умер (это достоверно известно, я даже доку- мент нашёл) в 1899-м году, когда Сталину было боль- ше 30 лет, то есть он прожил достаточно долго. Но ко- гда Сталину было 11 лет, отец от них уже ушёл, и какая у него судьба, что с ним было, до сих пор неизвестно. Даже его могила (сейчас говорят, якобы, могилу нашли в Грузии где-то), я думаю, что она сфальсифицирова- на. Но дело не в этом. Дело в том, что Сталин, в об- щем-то, воспитывался матерью. И, конечно, здесь воз- ник элемент эгоизма, психологи об этом знают и гово- рят постоянно, что когда семья такая односторонняя, возникает во многом эгоизм у ребёнка. Но дело даже не в этом. Дело в том, что он был вос- питанником церкви. Вот это важно. И он поступил в ду- ховное училище сначала, проучился там почти 5 лет, потом проучился 4 года в духовной семинарии в Тби- лиси. Он не окончил её, кстати, тоже непонятно поче- му. Он везде писал, что он был такой политический де- ятель, что он с 15 лет начал политическую деятель- ность, что невозможно было его деятельность терпеть, и поэтому его исключили. Но я нашёл один документ, тоже в архиве Сталина, очень любопытный, там, ко- нечно, нет прямого доказательства, но, тем не менее, он наводит на размышления. В 1939-м году или в 1938- м, я немножко забыл, к нему обратилась с письмом од- на женщина, которая представилась как тётка некой племянницы, не племянницы, простите, а жена её пле- мянника, вот так. Она утверждала, что вот эта самая жена является дочерью Сталина. Но я хочу сказать, что это целая история, сейчас о ней нет необходимости говорить. Но есть основания думать, что Сталин был исключён из духовного училища не потому, что он был революционер, не потому, что у него были плохие отно- шения с начальством, как это подавали, но и по другим причинам. Судя по всему, у него были амурные дела, ему был уже 21 год, это был, конечно, возраст извест- ный. То есть мужчина он был, я так понимаю, очень ак- тивный в этом плане, у него были амурные дела, у него родился внебрачный ребёнок. От кого, что – это вопрос сложный достаточно, но, видимо, за это его начальство втихую, что называется, чтобы не раздувать эту исто- рию, отчислило, поскольку всё-таки для будущего свя- щенника внебрачные связи – это уже, что называется, чревато. И его вот так вот внезапно отчислили, пото- му что он учился достаточно хорошо до определённого момента. И оснований не прийти на экзамен, а он не пришёл на экзамен, в общем-то, не было. Но я это говорю к тому, что, в общем и целом Ста- лин, конечно, получил духовное образование и готовил себя первоначально к священнической деятельности. Но у него было два пути тогда. Или он мог быть сель- ским священником, во всяком случае, каким-то доста- точно незначительным, или быть учителем в какой-ни- будь сельской или провинциальной школе, что тоже связано больше с духовными проблемами. И поэтому вся его будущая жизнь, мне кажется, во многом всё-та- ки была спрогнозирована или не то чтобы спрогнози- рована, а детерминирована этим воспитанием. Дело в том, что семинарии того времени (и я думаю, не только того времени, но, во всяком случае, того – совершен- но очевидно) были очень своеобразными организаци- ями. В них, конечно, было очень сильно иезуитское на- чало. Сам Сталин об этом пишет, это не мои слова, он говорит это в одном из интервью, кажется, Эмилю Лю- двигу, был такой немецкий, довольно-таки известный журналист, говорит о том, что в духовной семинарии воспитывали по иезуитским методам, «нас обыскива- ли постоянно, не доверяли нам, нас постоянно унижа- ли», это я пересказываю своими словами, у него хоро- шо было выражено, есть это интервью, оно опублико- вано в его собрании сочинений. И должен заметить, что это, так сказать, действи- тельно иезуитское во многом воспитание, конечно, от- разилось на всей его дальнейшей жизни, на всём его душевном складе. И даже больше того, в общем и це- лом, несмотря на то, что он вроде бы ушёл в марксизм и воспринял этот марксизм, но когда смотришь, как он воспринимает марксизм (я уже не говорю о ленинизме, что несколько сомнительно), но просто хотя бы даже как он понимает философию марксизма, то видно, что воспринимает этот марксизм священник или, во вся- ком случае, человек, который готовил себя к этому. И воспринимает всё-таки через элементы христианства. Но здесь надо обязательно добавить вот что: де- ло в том, что, конечно, как только мы слышим слово «христианство», особенно сейчас… Это действитель- но великое слово, я считаю, так же как и любое другое серьёзное человеческое духовное движение, и христи- анство тем более – это одно из величайших в истории цивилизации мировых движений. Я хочу сказать, что нужно понимать, что, как и во всяком движении, здесь есть разные стороны, в том числе и такая, о которой говорил известный религиозный мыслитель, очень из- вестный немецкий философ Макс Шеллер, что с его точки зрения бывают такие священники (он широко брал, он не говорил протестантский, католический и так далее, но священник вообще), которые социально ориентированы, я буквально цитирую, социально ори- ентированы, и они внутренне жутко злобны. Он хоро- шо объясняет, мне кажется, достаточно убедительно, что в душе этого человека, который был священником или готовился быть священником, в душе этого чело- века пылает жажда, так сказать, изменить мир насиль- ственным путём. Он хочет рай земной увидеть здесь перед собой. И он для этого рая земного готов пойти на всё: на убийство, на преступление – «цель оправ- дывает средства». Это иезуитский такой момент. Я должен сразу заменить, что это, конечно, не толь- ко к Сталину относится, эта попытка построить добро или настоять на добре. В каждом человеке сидит си- ла, я имею в виду, в каждом человеке это сидит. Ино- гда это проявляется в родительских отношениях. Мне кажется, все этим грешны, я вот точно грешу, иногда силой пытаешься внушить своему родному дитяти ка- кие-то вещи, которые недопустимо внушать силой, но это есть. Вот. Но когда человек поднимается до таких высот государственных, до такой власти, то это пре- вращается как раз в то, что называется ресентимен- том, то есть это чувство, обратное сентименту. Это превращается в некую такую особую озлобленность, которая питает все его действия, которые заставля- ют его совершать поступки, находящиеся за гранью морали. Главное только то, что он сконструировал. И мне кажется, у Сталина это очень проявляется. Ту кон- струкцию, которую он создал или которая ему привиде- лась: социальную, политическую, интеллектуальную, будь это история, будь это какая-то дисциплина, наука, неважно в данном случае что, – он готов силой её на- вязать и силой, что называется, впихнуть в род челове- ческий, насильно. В данном случае, я хочу сказать, что это главная, пожалуй, движущая причина эпохи стали- низма. Александр Гордон. Тут он мало чем отличается от библейского Бо- га. Раз он вызывает на бой, то есть создаёт мир, в ко- тором он хозяин, то он ведёт себя абсолютно по той же схеме, по какой Бог Авраама и Иакова вёл себя, уни- чтожая всё, что не вписывается в его схему, и пропо- ведуя своему народу монотеизм, то есть единственное величие себя. Схема-то, по-моему… Борис Илизаров. Мне трудно на этой почве с вами спорить, но я хочу с вами поспорить. Я не владею всё-таки доста- точно хорошо философией и религией, будем так гово- рить в данном случае, поскольку мы затрагиваем эти вещи, философию монотеизма и идею христианства, но мне кажется, всё-таки там есть нечто более серьёз- ное. Дело в том, что если, конечно, Библию смотреть, вот так вот очень прямолинейно, то это, наверное, есть во многих её местах. Но если смотреть на неё полно- стью, если воспринимать её целиком, то там, мне ка- жется, есть более важная и более существенная идея – идея о том, что мы свободны. Мне кажется, мы всё- таки свободны перед Богом. Он, наоборот, создав мир и создав всех нас (если оставаться в библейской тра- диции), создав это всё окружающее, сказал: «а дальше действуй». Вот у тебя выбор: или сюда, или туда. Или сюда – плюс, или сюда – минус. Кстати, у Сталина очень любопытная есть по этому поводу игра вокруг плюсов и минусов. Я нашёл на его книгах пометы, где как раз он задумывался об этих сю- жетах. Удивительно, с одной стороны, в нём есть при- митивное существо, как во многих из нас, я, во всяком случае, себя имею в виду, и одновременно с этим есть и интерес к очень глубинным каким-то сюжетам, к глу- бинным проблемам. Потому что на двух книгах я нашёл странные его пометы. В книге, если не ошибаюсь, Ана- толя Франса есть рассуждение о Боге (у Франса это незаконченная последняя книга). И на одной из стра- ниц Сталин нарисовал кружочек, и в этом кружке плюс и минус и написал, я по памяти сейчас передаю, что это наше положение между добром и злом – это чело- веческое положение. «И это ужасно, – пишет он, – что ему приходится находиться в таком состоянии». Это пишет он где-то в 1930-х годах. А спустя примерно 10 лет на книге уже Георгия Алек- сандрова, был такой философ, его ставленник тоже, которого он сам же «пихнул», что называется (книга была посвящена, если я не ошибаюсь, истории фило- софии), на этой книге он рисует тот же самый значок «плюс-минус» и пишет: «Это же чудесно, что мы мо- жем выйти из этой ситуации, что мы можем находить- ся по ту сторону плюса и минуса». Я хочу пояснить, о чём речь идёт. Дело в том, что Сталин постоянно раз- мышлял всё-таки, мне кажется… Он совершал такие страшные дела, он постоянно брал на себя колоссаль- ную ответственность (и не только моральную, интел- лектуальную) за страну, и за себя, и одновременно эта масса крови, жертв, интриг – в общем, это страшный мир. Сталинизм мне кажется, является ужасным со- вершенно миром. Но самое-то интересное, что он по- нимал, что он делает. Я здесь хочу подчеркнуть – у нас бытует расхожее представление, что Сталин не знал о репрессиях или Сталин не знал, что за его спиной кто- то что-то совершает или ворует, мол, он за всем же не мог проследить. На самом деле он замечательно всё знал, и он старался проследить буквально за всем. Материалы к программеИз книги: Илизаров Б. С. Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма. ИСТОРИОСОФИЯ. Книга посвящена философии истории сталинизма. Точнее — историософским взглядам Сталина. Все остальное служит скорее в качестве фона. Правда, такого фона, который многим может справедливо показаться богаче и интересней описываемого объекта. Здесь же приводятся наиболее важные источники, из которых Сталин черпал историософские и научные идеи и конструкции, или литературные и исторические образы и личины. Особый разговор о том, как он в эти личины вживался и как он их в себе культивировал. Как термин «историософия», так и комплекс проблем, связанный с философией истории, вряд ли можно отнести только к строго научным. Термин «философия истории» ввел лукавый, но мудрый Вольтер. Он сам себя испробовал в качестве историка и написал по-французски изящную книгу о шведском Карле XII. Ему надоели труды историков, которые больше напоминали лавки старьевщиков, — масса фактов, пересыпанных словами, но мало мысли и вдохновения. А мы добавим такого вдохновения, которое бы из мертвых фактов возрождало неповторимый исторический «Образ». Вольтер был великий философ и интеллектуал, и потому справедливо полагал, что историю надо не только описывать и переписывать, но о ней надо еще и размышлять. Но в научном, или, точнее, в философском смысле основы историософии были заложены Кантом и Гегелем. В советское время, особенно в период правления Иосифа Виссарионовича Сталина, размышления об истории, т. е. историософия была разрешена исключительно в рамках «исторического материализма». Этот плод сталинской мысли как «единственно верное учение» сыграл двоякую роль. С одной стороны, начисто отбил вкус к теоретическому мышлению у способных на это профессионалов, что привело к резкому снижению интеллектуального уровня научных исторических и философских работ а СССР. Сам же Сталин уже в молодые годы отлично знал из работ Г. В. Плеханова, что существует особый раздел науки, именуемый «философия истории». С другой стороны, «инъекции» сталинского исторического материализма, введенные в массовое общественное сознание через школу, вуз, печать, литературу, театр, кино, пропагандистский аппарат и т.д., представляли собой смесь не самых примитивных на то время догматов о «движущих силах истории», «общественно-экономических формациях», о классах, их борьбе и др. Самое же главное — он «объяснял» для в массе своей малообразованных и интеллектуально неразвитых людей советское бытие и быт, т. е. настоящее, как закономерный результат, как блестящий апофеоз всего прошлого развития человечества, и рисовал контуры пусть призрачного, но «прекрасного» будущего. В 1938 году Сталин, читая книгу заново «обласканного» им Г. В. Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», подчеркнул в ней и особо пометил на полях крестиком: «Будущее способен предвидеть только тот, кто понял прошедшее». К этому времени у него не оставалось сомнений в своих исключительных пророческих способностях, умноженных на силу «марксистско-ленинской» теории и базирующихся на знании истории. В своих выступлениях Сталин любил повторять: «Чтобы руководить, надо предвидеть». В его любимом детище — «Кратком курсе» не единожды отмечается пророческое предназначение социальной теории. «Сила марксистско-ленинской теории, — говорится там, — состоит в том, что она дает партии возможность ориентироваться в обстановке, понять внутреннюю связь окружающих событий, предвидеть ход событий и распознать не только то, как и куда разворачиваются события в настоящем, но и то, как и куда они должны развиваться в будущем». Эти слова, которые с тех пор бесконечное количество раз почти неизменно повторялись в различных партийных документах до конца советской эпохи, содержат прямую претензию генерального идеолога партии на владение пророческим даром. В российскую действительность двадцатого века Сталин ввел фигуру древнейшей библейской истории — фигуру пророка. Научная и пропагандистская литература советского времени была полна ритуальными трудами типа опуса Г. Васильева «Ленин и Сталин о роли научного предвидения». Первоначальной причиной была невероятная с точки зрения здравого смысла и «логики» развития исторического процесса удача государственного переворота в октябре 1917 года и сокрушительная победа большевиков в Гражданской войне. Пророческая настойчивость Ленина, предсказывавшего успех восстания, его и Троцкого одержимость на фоне осторожного скептицизма ведущих ленинских апостолов, включая Сталина, а главное — политическая одержимость ленинцев и их вера в возможность глобального социального переустройства планеты, породили в России культ новых пророков. Ленин, по словам Троцкого, подметил в себе пророческий дар еще в 1910 году, называя его «антиципацией», т. е. предвосхищением. Сталин в 1924 году объявил Ленина ясновидцем: «В дни революционных поворотов он буквально расцветал, становился ясновидцем, предугадывал движение классов и вероятные зигзаги революции, видя их как на ладони». При первой же возможности культ ясновидца и пророка Сталин оформил на себя и государственно укрепил. Иван Товстуха, Карл Радек, Клим Ворошилов, Лаврентий Берия, Анри Барбюс, Николай Бухарин, Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Эмиль Людвиг, Лео Фейхтвангер, Эмиль Золя, Жан-Ришар Блок, Михаил Калинин, Емельян Ярославский, Сергей Киров, Вячеслав Молотов, Анастас Микоян, Георгий Орджоникидзе, Андрей Жданов, Петр Поспелов, Всеволод Вишневский, Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Георгий Леонидзе, Константинэ Гамсахурдия и масса других, кто бездарно, а кто и талантливо, кто по необходимости, но большинство с радостной готовностью брали на себя роль новых евангелистов. Только единицы, например Андре Жид, обманывали его ожидания, да и то не совсем. Возможно, один Лев Троцкий всю жизнь был к нему трезво беспощаден. Сталинская потребность быть причастным к образному ряду библейской истории была настолько велика и сейчас так очевидна всякому, кто пытается войти в его идейно-пропагандистский, а главное, в его душевный и интеллектуальный миры, что настоятельно диктует нам постоянно находиться на ее орбите. Так что здесь, в этой книге, элементы библейской образности и терминологии — настоятельная необходимость, а не художественный прием и не дань новомодным обскурантистским увлечениям. На вершине могущества Сталину всерьез чудилось, что ему открылась вторая после Бога, самая великая тайна бытия — будущий ход истории человечества. Если Маркс и Энгельс пытались, как и многие до них, опираясь на свое понимание прошлого, это будущее предсказать, Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин и другие большевики попытались практически реализовать марксистское предсказание, то Сталин пошел дальше всех — попытался надолго предопределить историю своей страны и в значительной степени всего мира. Именно для этого Сталин как мог, на свой лад выстроил единообразную историческую ретроспективу и насильственно, как тавро, «выжег» ее в мозгах своих подданных. Многие до сих пор благодарны ему именно за этот указанный им смысл существования, страдания и умирания на Земле. И не просто на Земле, а в стране, называемой СССР-Россия. В советское время в подполье и в подсознание были загнаны все другие историософские модели, включая «идеалистические» (философские), национальные, религиозные, естественнонаучные, мифологические, мистические. Трудно судить о том, многие ли советские люди безоговорочно принимали эти догматы в качестве путеводной звезды, но то, что с конца 30-х годов все граждане от школьников до их родителей в той или иной форме знали их суть, не подлежит сомнению. Лучшим доказательством этого служит заложенная в тридцатых годах унитарная сталинистская историософия, в малоизмененном виде господствующая в наших умах, учебниках и книгах до сих пор. А вот перспектива и в особенности та ее часть, где положено было видеть то самое «будущее», растаяла, как знаменитый марксистский призрак коммунизма. Пока упразднена и должность государственного пророка России. Я предлагаю читателю сообща бросить взгляд из сегодняшнего дня на то, как Сталин и люди, к идеям которых он в той или иной степени был причастен, изображали известный им отрезок исторического прошлого своей страны и других народов и сочетали его со своим настоящим и будущим. Несколько соображений о миграции общечеловеческих идей и о роли таланта в социальной инженерии. Сталин (как и Гитлер) не только всю жизнь с явным удовольствием штудировал исторические сочинения, но и сам выступил в качестве генератора историософских «патриотических» доктрин, открыв для себя колоссальную агрессивно мобилизующую роль исторической науки, этой эмоциональной сердцевины любого тоталитарного механизма. Конечно, не Сталин первым взял на вооружение и подчинил своим политическим интересам историческую науку, но он был первым в новейшей истории, кто попытался полностью ее монополизировать, переписать (и не раз!) в сознании многочисленных и с очень разной исторической судьбой народов СССР и народов «социалистического» лагеря. Отвечать на вопрос — был ли Сталин гениальным политическим и государственным деятелем или посредственной авторитарной личностью, силою обстоятельств дорвавшейся до абсолютной власти в гигантской стране, как будто не наша задача. Но, по возможности, ответить все же придется, так как интеллектуальная деятельность Сталина, частью которой была его историософия, имела откровенно прагматический и прикладной характер. Сталинская историософия это не только некоторая система исторических взглядов и изменчивых мнений вождя, т. е. идеология, но и их воплощение в реальной политике и государственном строительстве. В чем в чем, а здесь сила воздействия идеологии и практики сталинизма на российское общество до сих пор явственно ощутима. Портрет героя. Опорные точки портрета. Историческое портретирование Сталина дело, с одной стороны, не такое уж ремесленно сложное, а с другой, почти непосильное. В течение всей своей длинной (и биологически и политически) жизни он, оглядываясь на будущие поколения, целенаправленно упаковывал свое прошлое и настоящее в тысячи вполне благопристойных, отретушированных, отлакированных и словесно стерилизованных оболочек: фотографии, кинохроники, биографии, сочинения… Даже инициированные им беспрецедентные в мировой истории репрессии он облекал в оболочки «документированных» и «доказательных» судебных процессов, смешивал в одну кучу реальных УГОЛОВНИКОВ с миллионами невиновных. Вскрыть такого рода оболочки не так уж трудно. Рецепт известен. Так и хочется заявить, снимая их, мы без сомнения доберемся до подлинного Сталина. Достаточно только «вышелушить» его образ из этих заскорузлых оболочек и пелен. Но не будем наивны, «подлинного» Сталина, как и Цезаря Борджио, Ивана IV, Чингисхана и других личностей прошлого, в историческом пространстве нет. А есть нечто иное. Источников, непосредственно отражающих скрытую интеллектуальную и духовную жизнь человека, почти нет. Лишь прерывающимся пунктиром обозначают некоторые внутренние процессы черновые и подготовительные материалы людей, привыкших излагать свои мысли на письме. Сюда же примыкают зафиксированные спонтанные комментарии и высказывания, как бы проговорки. Здесь же — пристрастия и предпочтения, выбор людей, авторов книг, выбор идей, художественных и исторических образов. Многое, конечно, зависит от темперамента и способности понимания. Но именно здесь историк может надеяться заглянуть за кулису души. Сталин читал чрезвычайно много и очень много комментировал прочитанное. Читал не только как высший государственный и партийный чиновник читает документы. Он читал еще и как главный редактор, и как главный политический и духовный цензор огромной державы. Он читал и как обычный заинтересованный, но к тому же еще и как страстный человек, тут же комментируя для себя или других книгу, статью, рукопись учебника, романа или киносценария. Это небольшие, но все же лазейки, которые могут помочь проникнуть за непроницаемую завесу сталинской души. Первая опорная точка — Сталин и Бог. Как-то он зачитался фрагментами неоконченной книги Анатоля Франса «Последние страницы. Диалоги под розой», которая была издана в СССР до войны. Диалоги были посвящены различным темам. На текстах трех диалогов: «О Боге», «Из диалога о стыдливости» и «Диалог о старости» Сталин сделал отметки, а также оставил много развернутых замечаний. Подчеркнул их названия и в оглавлении книги. Все три диалога имеют особе значение для нашего обозрения. «Как вы это понимаете? Есть люди, которые больше боятся небытия, чем ада» (выделено мной. — Б.И.). Последнюю фразу Сталин отчеркнул на полях. И его можно понять — ад это все же существование, и не самое безнадежное. Небытие — абсолютное, безвозвратное Ничто, и оно — «ужасно». Я думаю, я убежден, что здесь, как на дне сказочного океана, спрятана разгадка самой глубокой тайны сталинской души. Это тайна безграничной внутренней свободы, которой он почти достиг, став беспрецедентно неограниченным властителем. Точнее, он стал неограниченным властителем, когда понял, что чувства, благодаря которым спонтанно рождается в душе человека Бог (совесть, сострадание и т.д.), рационально уничтожаются критическим разумом, но и он, в свою очередь, уничтожается чувствами (Богом). Не будем упрощать — перед нами не знакомый материализм, и тем более не гуманизм в его крайних проявлениях, когда человек не просто приравнивается к Богу, а, порождая его, возвышается над ним. Пока выскажу только в качестве догадки, что как в молодости, так и в зрелые годы, всю жизнь Сталина грызли сомнения, а не является ли Бог такой же реальностью, как и человек? Он всячески избегал открытых высказываний на этот счет, но категорически запрещал выписывать в свою личную библиотеку атеистическую литературу, брезгливо называя ее «антирелигиозной макулатурой». По правде сказать, она почти вся была низкопробной. Но и к церкви как организации он, став властителем, относился с холодным прагматизмом. Со времен семинарского детства он знал истинную цену многим земным пастырям. Сталин, страшась своей же собственной мысли, демонстрирует рисунком свое понимание полной свободы. Это свобода от любых последствий своих поступков, кем бы они ни порождались — его разумом (человеческим) или его чувствами (божественным). Сталкиваясь в реальности, они взаимно уничтожаются, как электрические заряды. Поэтому незачем и не на кого оглядываться: ни на Бога, ни на человечество. Абсолютно свободен! От добра и зла, от чувства вины за то и другое. Все, что он делал, вся его жизнь была посвящена достижению, а затем, удержанию абсолютной личной свободы. Конечно, не все так прямолинейно и просто. Полностью освободиться от чувства вины и раскаяний, как и любому человеку, ему не удастся никогда. Так же как освободиться от Бога. И тому мы найдем немало отчетливых свидетельств. Вторая точка — «Учитель из Тифлиса». Работая с архивом и библиотекой Сталина, я наткнулся на редкое издание пьесы Алексея Толстого «Иван Грозный». На одной из страниц сталинской рукой написано: «Учитель». Невольно мелькнула мысль — Сталин называет деспота Грозного своим учителем… Однако вскоре стало ясно — поторопился. За этой сталинской пометой стоит нечто большее, чем прямое указание на средневекового кровавого царя, как на учителя. Да и помета выглядит не совсем обычно. В свое время так же поторопился драматург Эдвард Радзинский, заявивший в телевизионном выступлении о том, что Сталин называл Грозного учителем. Вскоре об этом, как о достоверном факте, стали рассказывать школьникам учителя истории. На самом же деле к Ивану Грозному это помета Сталина не имеет никакого отношения. В истории человечества «Учителями» народов называли не очень многих, главным образом пророков, и в особенности первенствующего из них — Иисуса из Назарета. Согласно евангельской традиции, Иисуса, как только он приступил в 33 года к своей проповеднической деятельности, стали именовать «Учителем» («реббе» на древнееврейском языке) простых людей. Затем он прошел обряд посвящения у Иоанна Предтечи, как Сталин у Ленина. Надеюсь это вопрос сложный достаточно, но, видимо, за это его начальство втихую, что называется, чтобы не раздувать эту исто- рию, отчислило, поскольку всё-таки для будущего свя- щенника внебрачные связи , мне проститься столь кощунственное сравнение, но оно лежит на поверхности. Так же как «Учитель из Назарета», будучи во времени вторым после Иоанна Крестителя, стал в силу своей божественной благодати первенствующим, так и «Учитель из Тифлиса» возвысил себя над всеми, в том числе и над своим великим предшественником. Та самая таинственная аббревиатура, о которой говорилось раньше: «Т», «Тиф…», в ряде сталинских помет вполне отчетливо расшифровывается как «Тифлис». Ныне всем нам известен только один «Учитель из Тифлиса». Третья точка — «Увы, увы! И что же видим мы?» Оказывается, Сталин задавался классически житейским вопросом: «Что значит быть хорошим человеком?» Оказывается, он между шестьдесят первым и шестьдесят третьим годами жизни задавался классически богословским вопросом: «А кто он, добродетельный человек?» И отвечал сам себе по-юношески задорно: слабость, лень, глупость — это признаки порока, а добродетельный, хороший человек — духовно сильный, деятельный, умный. Как думал он о себе сам и как об этом твердили окружающие, именно последние три качества были представлены в характере вождя с избытком. Поэтому здесь «вождь и учитель» для себя и под собственный образ разработал удобненькую формулу «добродетельного», «хорошего» человека. Оказывается, если ты: «1) слабый» и «3) глупый», значит — «2) ленивый». Если же ты: «1) сильный» и «3) умный», значит — «2) деятельный». Первая триада — это формула «порока», вторая — «добродетели». Перед нами простенькое, как бы математическое решение тысячелетних задачек, стоящих перед человечеством. А как же: жестокость, коварство, предательство, ложь, растление, убийство?.. Все эти качества без сомнения требуют высокой активности от человека, т. е. — деятельности и конечно же недюжинного ума и наличия силы. И всегда ли слабый человек порочен и глуп? Две последние, «романсные» строчки: «Увы, увы! И что же видим мы?…» — скорее всего обращены к себе же. Подтрунивал сильный духом, умный и деятельный вождь над рудиментами своих слабостей, , небольшой ленью и в чем-то малозначительно и глупостью. «Увы, увы…» — все же не Бог и не дьявол, а человек. Пятая точка — рисунки Сталина на полях «Истории» Дмитрия Иловайского. Сталин воспринимал историю «по-школьному», через образ, будь то литературный образ или рисунок, киноизображение. Новые школьные учебники истории, выпущенные перед войной, содержали обезличенный и выхолощенный текст, но в то же время — большое количество иллюстраций и фотографий, что было редкостью в массовых учебниках дореволюционной поры. Сталин лично следил за идейным содержанием и техническим качеством этих иллюстраций. О том, что история была для него как нечто вроде серии «комиксов» на советский лад, говорят обильные иллюстрации в сталинских школьных учебниках, потоки безвкусных живописных полотен на батальные и исторические сюжеты в выставочных залах и музеях и особое пристрастие вождя к фильмам той же тематики. Даже самые талантливые произведения кинематографистов, даже гениальные фильмы Сергея Эйзенштейна об Иване Грозном и Александре Невском — это с научной точки зрения всего лишь иллюстрации наивного видения вождя образов князей и царей, вождей и врагов, народа и героев, и т.д. Но без этих псевдоисторических, идеализированных, как и сталинские рисунки, образов невозможно нарисовать исторический портрет самого Сталина. Пятая точка портрета — «Подвесить Брюханова за яйца. — И. Ст.» Конечно, ко всему этому сюжету можно отнестись как к грубой мужиковатой шутке одуревшего от напряженной работы Генерального секретаря партии и его товарищей, но есть в ней несколько невнятных намеков и скрытых смысловых пластов. Лицо подвешенного довольно точно передает характерный «удивленный» взгляд Брюханова. Это говорит не только о цепкой и точной зрительной памяти Сталина, но и о его умении ухватить и передать в рисунке главную портретную черту образа, уловить его «гештальты». Но противоестественная поза подвешенного и блок с противовесом, используемый в качестве виселицы, — откуда они? Известно, что Сталин в юности наблюдал публичную казнь через повешение, читал о таких казнях художественные отчеты любимых им грузинских писателей Ильи Чавчавадзе и Александра Казбеги. На национальных окраинах Российской империи показательные казни при большом скоплении туземцев практиковались вплоть до революции. Во время революции и Гражданской войны публичные изуверские казни и расправы устраивали и белые и красные, и зеленые, и националисты всех мастей. Есть свидетельства о том, что в 1918 году в Царицыне по личному распоряжению Сталина затопили в Волге баржу, трюмы которой были набиты пленными. Во время Отечественной войны Сталин вслед за Гитлером возобновил публичные казни. Если немцы устраивали публичные повешения партизан, то наши на отбитых у врага территориях творили расправу над изменниками. Говорят, после войны Сталин хотел начать процедуру «окончательного решения еврейского вопроса» публичными расстрелами осужденных по «делу врачей» на Красной площади. Так что между шуткой, слухами и реальностью дистанция могла быть минимальной. Но я думаю, что этот рисунок воскрешает отголосок далекого сталинского детства. Хорошо известно, что, подрастая, мальчишки проявляют особую, сладострастную, а потому садистскую жестокость. Пробуждающиеся охотничьи и бойцовские инстинкты, первые волны сексуальности находят выходы в самых причудливых и даже диких формах. Чаще всего в виде мучения растений, животных, а иногда и себе подобных. Вздыбленная поза подвешенного Брюханова, конечности, напоминающие когтистые лапы, по-звериному напряженная спина не оставляют сомнений, что образцом послужила сцена повешения кота в далеком Гори, где родился и провел детство Сосело (Осечка) Сталин. Сцену подобной казни кота Сосело мог наблюдать или сам участвовать в ней, определяя эффект «на второй день испытания». Но не будем восклицать: «Наконец-то! Вот он, психоаналитический исток жестокости тирана»! Пусть каждый покопается в своем детстве и отыщет там образы убиенных птичек, котят, лягушек, бабочек, муравьев, червяков, мух… Таким косвенным способом ребенок неизбежно и необходимо учится понимать, что есть смерть, мучительство и убийство жизни. Другого способа обучения природа не дала. И в подавляющем большинстве своем взрослый человек, поняв это в детстве, уже никогда не переходит некую допустимую черту в уничтожении живого. Но при благоприятных обстоятельствах, особенно на войне и во время разрух, маленький садист вновь воскресает в душе многих, испытывая счастье и радость в страшном существовании через мучительство и убийство. Та власть, которая была у Сталина, давала ему возможность упиваться этой радостью и счастьем в любое время. Отсюда и его любовь к известным многочисленным «шуткам» и психологическим играм с помеченными жертвами. Болезни, смерть и «бессмертие». О его специфическом природном обаянии говорит и то, что, несмотря на слабое здоровье и физические недостатки, он никогда не имел проблем с женщинами, даже в ссылках. Чем конкретно Сталин страдал до революции, об этом он, естественно, не распространялся. В годы ссылок и революционной деятельности, будучи чрезвычайно бедным, болезненным, неряшливо одетым и неприятным при общении в быту, Сталин тем не менее обладал мощным мужским обаянием и не упускал случая, чтобы завести любовницу. Женщины особенно чувствительны к необычному, к индивидуальности. Благообразный, аккуратный и усидчивый Вячеслав Молотов (оппозиционеры называли его «железной задницей») до конца своей бесконечно долгой жизни помнил, что в ссылке косматый Иосиф отбил у него любимую девушку Марусю. Нечего и говорить о том, что позже власть, от которой столь крепко пахло кровью, прибавила к его обаянию элемент ритуального поклонения, всеобщего обожания. И здесь уже не только женское, но и мужское население, чуя «подлинного» вожака, влилось в огромную массу искренних поклонников. Чаще всего, но не всегда, люди трезвели в тюрьме, лагере или в подвале у стенки. Лучшее средство от похмелья — собственная кровь. Я убежден, что кумиры человечества всегда вырастают на смеси огромного личного обаяния и безграничной жестокости. Страх — источник «о-божания». А страх, замешанный на обожании, в сталинском обществе все активнее вытеснял все иные элементы его атмосферы. Есть и другие факты, говорящие о том, что Сталин в повседневной жизни мог быть трусом, но — все же смелым трусом. Даже Троцкий однажды снисходительно написал: «Сталин лично не трус». Сталина по несколько раз в году изводили инфекционные болезни. После вскрытия обнаружилось, что у него были еще и спайки в области кишечника. Они тоже могли давать ощущения внутреннего напряжения и постоянного дискомфорта. Болезни подстегивали подозрительность. Подозрительность обостряла приступы неврастении. Все чаще преследовали мысли о возможных покушениях и смерти. Все более он опасался за свою жизнь и за власть. И этот страх сублимировался в невероятную, холодную, сверхчеловеческую жестокость, которая в свою очередь быстро привела к окончательной душевной омертвелости. Именно поэтому он не боялся быть жестоким и не стеснялся им прослыть. Он даже очень хотел этого. В «Краткой биографии» ни разу не говорится, что Сталин добр или великодушен, зато несколько раз подчеркивается, что он нетерпим и беспощаден к врагам. Он не боялся, как выразился Н. С. Хрущев, быть «государственным убийцей». Но за это бесстрашие Сталин вновь расплачивался изматывавшими душу и тело хроническими болезнями. Так в очередной раз в истории России накручивался мощнейший виток огосударствленного зла. Душа Кобы подлинного. У молодого Сталина была эмоционально богатая, хотя возможно, и не очень сложная душевная жизнь. Но по мере восхождения на пик единоличной власти, у него все меньше и меньше оставалось пространства для естественной душевной жизни, все чаще прибегал он к лицемерию, т. е. к бездушной, хотя, может быть, и яркой в том или ином обличий. Почему-то никто не замечает того, что Сталин был необыкновенно романтической натурой. Не только романтиком в юности, когда у него, как и у большинства нормальных людей, молодая кровь и отсутствие сомнений переполняют жизнь, какая бы ни была. Он был романтиком до последнего своего вздоха. А это состояние души, столь милое российскому интеллигенту как девятнадцатого, так и двадцатого века, столкнувшись с грубой прозой жизни может обернуться и так и эдак. В этом случае многое зависит от захваченности души доминирующим образом или комплексом образов в сочетании с реальными жизненными условиями. Романтическое состояние души может стать источником потрясающих открытий в природе, в обществе, в себе самом, в других. Талант всегда романтичен. Только романтик может ставить перед собой цели, для постижения которых нет и как будто не предвидится реальных условий, Истинному романтическому герою кто-то помогает как бы исподволь. Так незримо помогали боги Олимпа наивным героям Древней Эллады. И как у него, у прирожденного романтика, все получается легко, как бы невзначай. Но никто не догадывается о том, через какие сомнения и страхи приходится ему пройти. Сомнения погребены глубоко внутри, а для всех остальных, как хрипел на отрогах Кавказа один из самых романтических бардов конца XX века: «Отставить разговоры! Вперед и вверх, а там…» Любая революция делается романтиками, тем более революция социальная. Но идти впереди, быть вождем и вести всех за собой, не проявляя откровенного страха, можно и в бездну. Сталин был прирожденным романтиком. Конечно же только романтик может вступить в одну из самых тогда маленьких по численности и влиянию на Кавказе революционных групп — в РСДРП. И все лучшие годы отдать нелегальной работе, тюрьмам и ссылкам. Он не один такой идеалист. Все радикальные партии России того времени состоят из подобных людей. Но он революционный романтик определенного свойства. Джугашвили — революционер с ущемленным национальным достоинством. С юности для него национальное и социальное угнетение были понятиями неразрывными. Отсюда — годами накапливавшаяся зависть, а с нею и злость, порождающие желание любым путем изменить ситуацию. Угнетателями были русские, олицетворявшие праведную силу Российской империи. Угнетателями были и грузины — те, что принадлежали к высшим и богатым классам и сословиям — служившие, как думали многие, в том числе и Сталин, верой и правдой интересам империи. С первых сознательных шагов все социальные проблемы он воспринимал на фоне национальных. Многонациональная Российская империя в XIX, XX веках и Россия в подкатившем XXI веке наводнена такими людьми. Россия удивительная страна, в которой представители всех наций, даже господствующей русской, считают себя хоть в чем-то национально обделенными. Как подлинный романтик, не спеша (а на самом деле стремительно, если мерить по человеческим меркам), этот «мастер революции» творил из подручного материала, доставшегося ему от Ленина и его сподвижников, свою личную сталинскую «вселенную». Там, в этой «вселенной», было все возможно. Там воплощались в реальную жизнь многие казалось бы абстрактные философские и экономические идеи Маркса, политические и государственные задумки Троцкого, Богданова, Бухарина, Ленина, Ивана Грозного, Гитлера и других исторических героев помельче или подревнее. Сталин не только сам как государственный деятель был творчески раскован и с каждым годом все более бесконтролен в своих поступках. При его поддержке создавалась атмосфера особой свободы «творчества масс», но, разумеется, в тех областях, где требовался особенно стремительный прорыв. А это в первую очередь — в сфере производительности труда, в экономическом освоении новых территорий, залежей ископаемых, в области разработки и освоения новых видов оружия, техники, военного искусства, в формах волеизлияний любви и преданности к нему и ненависти к врагам, в разведке и контрразведке, в системе ГУЛАГа и т.д. Таким образом, основные душевные чувства романтика — зуд первооткрывателя и хмель творца, захлестнувшие его еще в юности, не исчезали в нем никогда. Вопрос только в том — насколько жизнестоек плод, зачатый во хмелю, если даже это хмель первооткрывательства? Сталин и Достоевский. Если на книге Л.Толстого Сталин оставил в общей сложности более тридцати помет и замечаний, то на одном из томов романа Ф.Достоевского «Братья Карамазовы» — больше сорока. В одном из мест романа, разобравшись с искренностью искренности посетительницы, старец Зосима предлагает развернутую характеристику того, что понимается под «деятельной» любовью: «Не пугайтесь никогда собственного вашего малодушия в достижении любви, даже дурных при этом поступков ваших не пугайтесь очень. Жалею, что не могу сказать вам ничего отраднее, ибо любовь деятельная сравнительно с мечтательною есть дело жестокое и устрашающее. Любовь мечтательная жаждет подвига скорого, быстро удовлетворимого и чтобы все на него глядели. Тут действительно доходит до того, что даже и жизнь отдают, только бы не продлилось долго, а поскорей свершилось, как бы на сцене, и чтобы все глядели и хвалили. Любовь же деятельная — это работа, и выдержка, а для иных так пожалуй и целая наука». Работа и выдержка — вот качества, которые Сталин особенно ценил в себе и людях. Конечно, как и всякий человек, он иногда позволял себе ничего не делать, т. е. лень. Некоторые даже отмечали в нем длительные периоды ленивой задумчивости и прострации. Временами его захлестывали эмоции (все же кавказский человек!), причем не только приступы злобы и ярости, но и искреннего веселья, юмора и радости от полноты жизни. Но в целом он был чрезвычайно деятельным человеком, поскольку больше всего на свете любил власть. И терпением, выдержкой обладал отменной, чем резко отличался от многих своих кавказских соплеменников. Удачливый политический палач, изощренный социальный садист, осторожный и дерзкий интриган, он еще задолго до войны был убежден в особом своем предназначении, в особой исторической миссии возложенной свыше на него. Все удачливые правители с древнейших времен и до наших дней, явно или втайне, считают себя любимцами богов, Провидения и даже Бога единого. Все более догадываясь, что он является ставленником и орудием «тайного замысла» высших сил, он к концу тридцатых годов становился все более счастливым, а потому все более подозрительным. Его вера в себя была защищена вереницей удач и исполненных желаний, которые буквально преследовали его в последнее предвоенное десятилетие. И он очень боялся, что кто-то украдет его удачи. Если мне будет суждено, напишу об этом в следующей книге. Сейчас же отмечу, что счастье, которое он испытывал, как победитель, как человек, который все может, показалось ему равным тому счастью, которое испытывает праведник, который перед лицом Бога тоже все может. Конечно — поводы для счастья разные, но чувства-то сходные. Именно поэтому Сталин не мог пройти мимо такой сентенции старца: «Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы». «Из бесед и поучений старца Зосимы». «Русский инок» и «народ-богоносец» по Достоевскому и Сталину. Знал ли Сталин свой народ, которым правил, с которым беспощадно расправлялся и которого эксплуатировал во имя себя, своей власти и великодержавной гордыни? Постоянно совершенствуя на свой лад государство, он разработал такую систему эксплуатации своего народа, какую не сумел изобрести ни один древний и современный правитель, если иметь в виду не рабов, а обычных подданных. Как я уже говорил, слово «народ» было одним из самых нагруженных в системе сталинской пропаганды и в целом — советской идеологии. Обычно, наряду с собирательным именем «советский народ», не забывали и об отдельных народах, а точнее — нациях, населявших СССР. От имени «народа», во имя «народа», именем «народа» выступала и действовала правящая партийно-государственная верхушка, противопоставляя ему, народу, «врагов народа», отщепенцев, предателей, вредителей, шпионов. Широко употреблялись словосочетания типа: «простой народ», «трудящиеся», «простые труженики», которым противопоставлялись буржуазная интеллигенция, бывшие привилегированные классы, попы, «эксплуататоры». Причем первых требовалось «беззаветно», т. е. безотчетно, бессознательно, инстинктивно, любить, а вторых — так же безотчетно ненавидеть. О чудовищной фальши сталинской идеологии красноречиво свидетельствует известный факт — в лагерях и тюрьмах сидели люди всех национальностей, а русских людей и «простого народа» было несравненно больше, чем каких-либо иных. Массовость репрессий достигалась за счет уничтожения самой многочисленной национальности и самых многочисленных социальных слоев, вне зависимости от национальности. «Качественность» репрессий достигалась уничтожением наиболее ярких и, как правило, талантливых или волевых, независимых, а значит, и наименее осторожных личностей любой национальной или социальной принадлежности. Необходимый темп репрессий достигался за счет планомерно спускаемых из центра разнарядок на аресты по всем регионам страны. Всей этой до тонкостей продуманной системой достигалась всеобщность, неотвратимость и избирательность «наказания свыше», подобно тому, чем постоянно грозит Господь, как утверждает большинство церквей, уличенным в преступлениях грешникам или целым народам. Как верховный распорядитель этой системы, т. е. особого, невиданного прежде механизма угрозы и исполнения «наказания» всего советского народа, Сталин уже одним этим как бы уподоблял себя «богу», а народ — «пастве». Душу свою Сталин не только никогда не выводил на «подвиг братолюбивого общения», а напротив — погреб ее под стальными плитами холодной рассудочности. Не знаю, как Ленин, но Сталин уж точно не был умом гениален, в том добром смысле, который имеет в виду Достоевский. Тем более он никогда не был искренен сердцем, а с христианской точки зрения он был отступником, атеистом и богоборцем, был гонителем церкви, его воспитывавшей и когда-то кормившей. И тем не менее не только иноверческие народы, но и «народ богоносец» принял его, терпел и массовой частью своей обожествлял. В общем, Достоевский оказался ничуть не лучшим пророком и прозорливцем, чем Лев Толстой, и не меньшим, чем он, утопистом. Но для Сталина была интересна совсем не эта, псевдопровидческая сторона творчества Достоевского. Ведь он подчеркивал карандашом строки романа спустя пятьдесят лет после их первого опубликования, когда ложность пророчества стала более чем очевидна. В 1929-м и в последующие годы атеистической истерии говорить о православной Руси, затаенно ждущей своего вселенского исторического часа, было, по крайней мере, безнадежно, а для вождя большевистской партии и мирового пролетариата просто даже нелепо и смешно. Но для Иосифа Джугашвили, именно в эти годы прикинувшего на свои сутулые плечи хитон «Учителя народов», требовалась подходящая паства, т. е. «избранный» им и для него «народ-богоносец», через посредство которого он мог бы нести в мир «идеи социализма». Из всех 60 народов империи (так он их пересчитал в 1936 году) только два народа могли, в теории, претендовать на подобную историческую роль: евреи и русские. Но поскольку среди тех ближайших, кто не только не принял его пастырства, а даже просто не принял его первенства, были в основном евреи, сами возмечтавшие миссионерствовать во главе с «Зиновьевым-Каменевым» или «Иудушкой Троцким», то он, ощущая уже в себе полную силу, все больше склонялся в сторону русского народа. Правда, как всегда до поры прагматично, не отказался в предвоенный и военный периоды и от использования еврейского фактора. Здесь мы впервые регистрируем глубинные, но очень давние душевные толчки, которые, постепенно материализуясь в текущую политику и идеологию, привели к пароксизмам «борьбы с космополитизмом» 1947–1953 годов. Так «Отец, Любимый Вождь, Гений всех времен и Учитель народов» окончательно определился в отношении избранного «народа-богоносца», как архетипа сверхличностной национальной массы, в «идеальном» единстве своем якобы обладающей особо выдающимся «умом, стойким характером и терпением». Как мы помним, именно эти качества Сталин выделял и особенно ценил в себе самом. Так «Учитель из Тифлиса» обрел и наделил «народ свой» собственным образом и подобием. Те приятные качества, которые приписываешь себе, ты ищешь и с легкостью находишь в собственном народе, в своих родителях, детях, друзьях. То, что подозреваешь в себе гнусного, с легкостью обнаруживаешь у соседа, у врагов и у других народов. И в том и другом случае источник оценок один. Однако есть и разница: не отрекаясь до конца от своего грузинства, Сталин с годами все больше становился «русским». Об этом пишут дочь, Молотов, военачальники, об этом красноречиво свидетельствует предвоенная, военная и особенно послевоенная пропаганда. Отзвуки этой пропаганды до сих пор греют душу русским сталинистам и смущают души русским либералам. Но никто не осознает того, что не он стал русским по духу, а напротив, в людях, причисляющих себя к русским, он стал подмечать только те качества, которые любил и ценил в себе, но востребовал от них то, что отвечало нуждам текущей политики. Разумеется, делал он это неосознанно, интуитивно, как неосознанно востребуют те или иные качества любые вожди народов: от политиков до художников и проповедников. В любом народе есть все, и всего с избытком. И как только выделяется лидер (персональный или коллективный — не важно), он, востребуя те или иные качества, формирует их в устойчивые, на данный исторический момент, свойства народного характера. Меняется вызов времени, международная и внутренняя ситуация, меняется лидер, идеология, с ними всегда меняется «характер» народа. Такая смена характера не всегда происходит гладко и безболезненно, особенно на стыке поколений. Моисей водил «народ свой», а по существу кучку беглых трусливых рабов, сорок лет по пустыне, пока не воспитал из них жестоких завоевателей, которых возглавил Иисус Навин. Гитлер завершил воспитание нескольких предшествующих поколений немцев, преобразив по своему подобию уравновешенных, миролюбивых и расчетливых бюргеров и земледельцев XVIII- XIX веков в чрезвычайно стойких, дерзких до безрассудства, беспощадных завоевателей. Отцы-основатели США наложили свой образ («американца») трудолюбивого, напористого, простого фермера на людей разных рас, национальностей, религий, культур. Ныне этот народ сплоченно созидает, в том числе и оружием, первую всеземную империю. Русские князья и цари, разноплеменные церковные иерархи актуализировали в таком же разноплеменном православном народе те качества, которые хотели видеть в данный исторический момент в себе самих. Они формировали душевный облик народа не только по своему образу, но и на потребу текущей внутренней и внешней политике. Главным же мотивом такой политики была война, иногда оборонительная, но чаще наступательная. Большевики же с легкостью нашли и востребовали в русском и в других народах империи, отличавшихся даже особо стойким национализмом, искреннюю поддержку космополитическим идеям мировой революции и всемирного интернационала. Любой народ — это одновременно коллективное «все» и «ничто». Его «душа», «разум» и «воля», даже физический «образ», есть проекция потребного образа первенствующих. Сталин интуитивно все это понял, избрав «народ свой». ЗАКЛЮЧЕНИЕ, или О воскрешении Григория Отрепьева в личине Генерального секретаря. Никакой связи между Григорием Отрепьевым и Иосифом Джугашвили нет. Между ними вообще нет ничего общего, разве что и тот и другой были воспитанниками церкви, и тот и другой отреклись от нее, оба волею случайных обстоятельств и личных качеств достигли высшей государственной власти. А дальше их жизненные линии резко расходятся: прах Отрепьева развеян пушечным выстрелом над Красной площадью, а душа предана анафеме. Прах Сталина покоится с миром и почетом на той же площади у древних стен Кремля. И в другом, еще более важном их судьбы расходятся. Несмотря на то что Отрепьев был монахом, он даже не мечтал о том, чтобы сосредоточить в своих руках духовную и светскую власть одновременно. А вот Сталину это удалось вполне. Так что известное определение Маркса о «привычке» истории повторять всемирно-исторические события дважды, сначала в виде трагедии, а затем в виде фарса, в данном случае верно, но если его перевернуть наоборот. Фарсом выглядит мимолетное царствование расстриги Григория Отрепьева, а многолетней трагедией — правление бывшего ученика православной духовной семинарии Иосифа Сталина. Если и было в Сталине что-то подлинное, свое, то это только то, что он получил в детстве от родителей, а главное — от семинарского, фактически монашеского образа жизни и воспитания. Хотим того или нет, но мы ничего не поймем ни в поворотах его политической биографии, ни тем более в сталинском и даже в постсталинском периоде истории страны, если не будем учитывать всегда скрыто присутствовавшего «православного» фактора. В его мышлении легко сочетались стереотипы грузинской народной культуры, поэзии, национальной литературы и истории с догмами православной церкви, с марксистскими конструкциями, с тюремной и подпольной политической романтикой, с великодержавством русской имперской истории и т.д. Но наиболее мощный, базовый пласт его душевно-интеллектуального содержания был все же заложен русской православной церковью. Точнее, он был заложен ее провинциальными учителями, официальными учебниками, столетними стереотипами, фобиями, обрядовостью и историческими традициями. Они заложили наиболее устойчивые структуры мышления, системы оценок и предпочтений. Может быть, после долгих десятилетий сначала светлой христианской, а затем жертвенной подпольно-революционной любви к людям, и только Гражданская война и особенно борьба за власть раздули в его душе темный огнь ненависти? А до того он был волне обычным, даже сострадательным человеком? Ничего подобного! Я уже писал, что в сталинской библиотеке и архиве сейчас нет ничего такого, что послужило бы основанием для достоверного суждения о круге чтения молодого Кобы и его духовном и интеллектуальном уровне. Но есть одно исключение. Речь шла об отдельных номерах легального марксистского журнала «Просвещение» за 1911 — 1914 годы. В те годы скорее всего именно этот журнал, где несколько раз он печатался сам, был одновременно главным источником его политического и культурного образования. С десяток тонких книжечек журнала, которые Коба сохранил со времен своих ссылок, испещрены его замечаниями. Одна из статей Григория Зиновьева, с пометами Сталина, опубликованная в мартовском номере «Просвещения» за 1913 год, в очередной раз навела меня на мысль о парадоксе совместимости несовместимого, об органическом слиянии неслиянного. То «слияние льда и пламени», что невозможно в природе, на что она ставит непреодолимые запреты, вполне совокупно в человеческой душе и разуме. Как может священник и поэт, пусть и несостоявшийся ни в том, ни в другом качестве, но прекрасно чувствующий звучание «божественного глагола», как он может одновременно пылать злобой и возжигать ею людские сердца? Здесь не место вдаваться в подробности того, все ли большевистские лидеры были подвержены ресентименту, т. е. действовали из чувства ненависти, зависти и мести к власть имущим, богатым и сильным мира сего, или же — из подлинного чувства сострадания к угнетенным? Но то, что в Сталине, который воспитывался с юности как будущий христианский священник, но переориентировался затем на мирские, социальные проблемы революционера, чувство ресентимента было определяющим, не вызывает никакого сомнения. Именно из него, из этого чувства можно безошибочно вывести ту, с годами всевозрастающую ненависть, которая для своего удовлетворения требовала все большее количество жертв. Обратим внимание и на то, что самые страшные годы «сталинщины» падают на зрелые годы его жизни, когда ему уже переваливает за пятьдесят. Обычно чувства человека к этим годам становятся все более сбалансированными и сглаженными. Не то с человеком ресентиментного типа. Поэтому-то на последние два десятилетия жизни приходится всевозрастающее пламя его ненависти. Именно в эти годы он и становится тем «государственным убийцей», каким его видел наяву Хрущев. У меня нет никаких сомнений, что в конце жизни он не только предполагал планово, т. е. не спеша, «окончательно решить» еврейский вопрос (а попутно и другие «национальные» проблемы), но и так же планомерно, холодно и расчетливо вел дело к мировой ядерной войне, чтобы окончательно решить вопрос с капитализмом и стать мировым владыкой. Ожидания скорого всемирного финала «старого», капиталистического мира, неизбежность новой и «последней» войны всеми способами поддерживались в народе. Во всех этих замыслах Сталина не было ни грана безумия, во всяком случае, с медицинской, клинической точки зрения. Из вполне обычного чувства зависти к богатым, впервые зародившегося в его еще детской душе, из ущемленного национального достоинства, в благоприятных условиях разгорелось пламя адской ненависти, пожравшее миллионы людей. Не меньшее опустошение произвело заражение этой ненавистью не только окружавших его соратников, но и нескольких поколений советских людей, страстно занимавшихся взаимным уничтожением. Но все это совсем не мешало ему думать о себе, как о новом спасителе человечества, во имя его возлагающем на невидимый алтарь свою душу, разум и терзаемое болезнями тело. «Спаситель» — так на весь мир кощунственно назвал его в своей книге Анри Барбюс. К концу жизни «Спаситель» вряд ли уже помнил, что сам же когда-то подчеркнул насмешливое замечание Достоевского по психологически схожему поводу: «Он вполне искренне любил опять человечество». Теперь мы можем позволить себе определить сталинизм в терминах романа Достоевского, как современное воплощение идей «цезаре-папизма». Сосредоточение в одном лице Генерального секретаря верховной светской и духовной власти дало эффект, о котором не мог и мечтать Великий Инквизитор, порожденный воображением писателя. Но отдадим должное и тому и другому. Если Великий Инквизитор поставил вопрос о созидающей силе зла в теоретическом и историческом планах, то Сталин, «величайший практик», использовал эту силу, как силу конструктивную. С помощью насилия он практически, т. е. инженерно, строил мистический, призрачный социализм, вполне в духе Великого Инквизитора. Мистическая сторона сталинской теории социализма («религиозный атеизм», как выразился Леонтьев) и практическая сторона организации личного царства Генерального секретаря — предметы дальнейших исследований. БиблиографияАвторханов А. Загадка смерти Сталина. М., 1992 Антонов-Овсеенко А. Сталин без маски. М., 1990 Вайскопф М. Писатель Сталин. М., 2001 Волкогонов Д. Сталин: Политический портрет. М., 1996 Громов Ф. Сталин: Власть и искусство. М., 1998 Илизаров Б. С. Тайная жизнь Сталина: По материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма. М., 2002 Медведев Р. О Сталине и сталинизме. М., 1990 Островский А. Кто стоял за спиной Сталина? СПб-М., 2002 Радзинский Э. Сталин. М., 1997 Ранкур-Лаферриер Д. Психика Сталина. М., 1996 Слассер Р. Сталин в 1917 году. М., 1989 Такер Р. Сталин: Путь к власти. 1879 -1929. История и личность. М., 1990 Троцкий Л. Д. Сталин. М., 1990. Т. 1 Троцкий Л. Д. Сталинская школа фальсификаций: Поправки и дополнения к литературе эпигонов. М., 1990 Троцкий Л. Д. Портреты революционеров. М., 1991 Яковлев Н. Н. Сталин: путь наверх. М., 2000 Тема № 252(28)
|
Мифология повседневности
За гранью. Погода на заказ
Дети Третьего рейха
Интеллект-видео. 2010. RSS
|
|