Гуманитарные науки Подразделы категории "Гордон": Класс интеллектуалов
Расшифровка передачиАлександр Гордон. …в той части, которая касается как раз класса интеллектуалов. С тех пор как я позна- комился с вашей работой, я цитирую всем ваши сло- ва, что впервые в истории человечества абсолютно ле- гальным путем с помощью демократических установок и законов произошло колоссальнейшее перераспре- деление средств, вызвавшее самое большое неравен- ство в истории цивилизации. Откручивая назад, может быть, стоит предположить, что и затеяно все было для этого? Владислав Иноземцев. Не думаю. Если действи- тельно откручивать назад, то нужно сказать несколь- ко слов именно о самом этом классе, о том, как он по- явился. В принципе, во-первых, нужно понимать, что такое «класс» и что такое «интеллектуалы». По большому счету, когда я говорю про класс интеллектуалов, я не говорю об ученых, об интеллигенции, как таковой. Я го- ворю о людях, которые создают «уникальные воспро- изводимые продукты». То есть это люди, которые зада- ют некий творческий результат, который двигает что-то вперед, обнаруживает новые перспективы, новые го- ризонты. Если подходить с такой точки зрения, то, ко- нечно, интеллектуалы, таланты существовали всегда. Но в любом случае парадокс заключается в том, что, с одной стороны, они никогда в предшествующей исто- рии не занимали достаточно большого места в обще- стве. Их было мизерное количество, если возьмем, на- пример, античность или средние века. С другой сто- роны, они всегда создавали нечто, что не было гото- вым продуктом – за исключением очень редких случа- ев, когда мы говорим о, например, статуях Микелан- джело, об архитектурных проектах, картинах великих мастеров. Тогда да, можно говорить о том, что эти та- ланты или гении создают то, что действительно явля- ется полностью законченным результатом, является результатом, который представляет собой некую цен- ность. Во всех остальных случаях люди могли выска- зывать идеи, могли предлагать решения, но реализо- вывали их не они. В этом отношении интеллектуалы совершенно не отличаются от того же рабочего класса, который фактически тоже выполняет абсолютно необ- ходимую функцию, и такую же частичную, как и та ча- стичная функция, которую выполняют интеллектуалы. Классообразование интеллектуалов в этом отноше- нии – это процесс (это общетеоретический момент), связанный с появлением у этой группы серьезного эко- номического влияния и серьезной экономической зна- чимости. Тот момент, когда эта группа смогла стать фактором, действительно серьезно влияющим на со- отношение политических, экономических сил в обще- стве. Для меня момент перехода заключается в том, что сегодня возникла ситуация, когда представители целого ряда профессий получили возможность созда- вать продукт, фактически не будучи привязанными к каким-то внешним условиям. Допустим, человек, который придумал паровую ма- шину, мог только получить на нее патент, но чтобы создать 20 паровых машин, было необходимо затра- тить в 20 раз больше труда, чем на создание одной. Если мы говорим о создании какой-нибудь компьютер- ной технологии или информационной системы, то для ее воспроизведения труда фактически вообще не тре- буется. То есть сдвиг, скачок произошел тогда, когда затраты на создание исходного продукта в разы стали превышать затраты на тиражирование. В этот момент оказалось, что человек, создающий этот продукт, является не рабочим, который должен – как еще классики марксизма говорили – прийти и на- няться к капиталисту. А он является человеком, кото- рый создает от начала до конца весь продукт. И фак- тически он становится человеком, отношение к которо- му – это отношение к производителю продукта, а не к обыкновенному человеку. Отсюда началась перемена. Второй момент, который тоже был здесь очень ва- жен – это момент, связанный именно с тем, насколь- ко подобная ситуация поменяла в целом, экономиче- ски говоря, общественное воспроизводство. Если гово- рить более понятно, то насколько это поменяло значи- мость определенных социальных групп. Когда я пыта- юсь объяснять эту проблему, я ее стараюсь всегда ил- люстрировать примерами не столько одного общества (хотя, говоря о классах, мы должны говорить об одном обществе), сколько на примере различных обществ. Сейчас многие говорят, вы сейчас сами об этом ска- зали, о гигантском неравенстве, оно, конечно, очень велико. Но оно еще более очевидно, там, где происхо- дит как бы поляризация интеллектуального мира (да- же не классового) и мира фактически доиндустриаль- ного. Потому что на сегодняшний день есть три моде- ли экономики. Это экономика, которая использует ресурсы – боль- шинство отсталых стран и даже многие достаточно продвинутые страны, типа арабского мира. Мир, ко- торый пользуется индустриальной системой, лучший пример – это Дальний Восток. И мир, который исполь- зует информационные системы. Главное отличие, по сути дела, воспроизводится и при отсутствии классо- вой структуры внутри каждого общества. Отличие за- ключается в том, что ресурсные экономики эксплуати- руют то, что конечно в качестве ресурса. Экономики ин- дустриальные эксплуатируют то, что в принципе бес- конечно, то есть труд работников, которые это делают – то, что реально должно периодически повторяться, постоянно повторяться, чтобы дать результат. То есть если страна живет автомобильной промышленностью, или производством компьютеров, то все равно, чтобы произвести в 10 раз больше автомашин, нужно в 10 раз больше труда, времени и т.д. Наиболее развитый мир, а внутри него – интеллек- туальный класс, живет тем, что создает некий продукт, который впоследствии, сколько бы он ни отдавался, ни продавался, ни обменивался на что-то другое, не ста- новится меньше. Потому что продуктом является не дискета с программой, а то, что стоит за ней. Даже по- лучив дискету и пиратски переписав программу (кста- ти, пиратство – это тоже интересная тема), эффект со- здателя программы не достигается. Потому что тот, кто создал этот продукт, может через некоторое время на основе знаний, полученных за это время, создать бо- лее сложный продукт, который на более высоком уров- не вытеснит прежнюю систему. Поэтому первый мир – Запад, Америка, Европа, они обмениваются, скажем так, особого рода продуктами, здесь нужно понимать отличие. Когда продается диск с программой или платье от Кристиана Диора, то есть креативный продукт, то в руки покупателя переходит не продукт, а копия. А продукт – он в мозгу создате- ля. Главное классовое различие внутри развитого ми- ра, как и различие между развитым миром и отстаю- щим – это то, что начинается тотальный обмен копий на продукты. Тем самым одни получают неограничен- ный источник аванса, другие имеют необходимость по- стоянного отупляющего производственного процесса. Это такой короткий исторический экскурс. Александр Гордон. Если говорить в цифрах о дисбалансе, о нера- венстве, которое возникло на сегодняшний день, как вы оцениваете рост валового национального продукта США и соответствующее распределение благ? Владислав Иноземцев. Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Здесь опять-таки очень важно отличать ситуацию внутри страны и ситуацию вне ее. Потому что ситуация внутри страны, она в значительной мере порождается соци- альной политикой, налоговой системой и т.д., она мо- жет нивелироваться. Если мы возьмем американскую модель, скажем, и европейскую модель, то увидим, что в Европе, при та- ком же высоком уровне креативного потенциала, ко- нечно, масштаб неравенства гораздо ниже. Это не зна- чит, что он ниже изначально; нет, он ниже после учета социальных пособий, пенсий, трансфертов и т.д. Аме- риканцы идут по пути не то чтобы совершенно вольно- го капитализма без всякого регулирования и переде- лов, но у них нет ограничений в ресурсной базе. Если мы посмотрим на ситуацию в Европе и в Штатах по ра- бочей силе (хотя статистика очень скудна), то рабочая сила в Америке приросла за последние 40 лет на 60%. В странах Европейского Союза – приблизительно на 4%. То есть неравенство возникает не только потому что там очень много богатых людей интеллектуального класса, но потому что нет никакой необходимости по- вышать уровень бедных слоев. То есть это следствие не только одной тенденции, это на разных курсах иду- щие тенденции, дающие общий результат. Проблема интеллектуальной деятельности заклю- чается еще и в том, что эта деятельность не то что- бы уникальна, это может быть слишком сильное слово, но она очень индивидуализирована. И если мы обра- тим внимание на структуру производства, то увидим, что в последние годы везде идет тотальный отход от общества массового потребления – кроме Соединен- ных Штатов, как ни странно. Если мы посмотрим на ту же Европу, то увидим, что, действительно, разновид- ности автомобилей, одежды и т.д. очень быстро меня- ются. Если раньше выигрывал тот, кто захватывал ры- нок одного продукта, то сегодня выигрывают те, кто мо- жет предложить конкуренцию между огромным числом фактически одинаковых товаров, но совершенно раз- ных по нишам потребления. И в этом отношении, если какая-то компания или производитель хочет добиться успеха, он вынужден крайне ценить тех, кто имеет способности, возможно- сти или таланты находить эти новые решения и про- талкивать их. Опять-таки, всегда было известно, что на любом рынке существует конкуренция, в том числе, естественно, на рынке труда, который определяет за- работную плату и т.д. Здесь же возникает ситуация, ко- гда на рынке этих индивидуальных способностей кон- куренция отсутствует. В то же время, естественно, если конкуренция от- сутствует здесь, то она становится тем более жесткой внизу. То есть чем больше становится свободы навер- ху, тем большее количество вполне стандартных лю- дей могут выполнять одну и ту же стандартную работу в массовом секторе. Из всех развитых стран в Амери- ке массовый сектор занимает сегодня самое большое место, начиная с того, что каждый седьмой америка- нец начинал свою карьеру за стойкой ресторана бы- строго питания. Отсюда вполне естественно получает- ся, что доходы низших слоев резко ужимаются, доходы высших слоев резко растут. Отсюда фактор неравен- ства. Собственно, он устраним, он элементарно устра- ним, как это делается в Европе, но американцы пред- почитают не делать этого. Это модель сознания, это модель, избранная в экономическом, в политическом сознании нации, об этом много пишут сейчас. Один из известных экономистов, не экономистов-математиков, а именно экономистов – теоретиков социологического плана, индус, который живет в Америке, Амартья Сен, Нобелевский лауреат за 98-й год, очень хорошо напи- сал об этом: в принципе, вопрос о том, что выбор ме- жду равенством и быстротой развития и свободой – это вопрос предпочтений общества, чисто культурологиче- ский вопрос. Американцы идут одним путем, европей- цы другим, здесь сложно кого-то обвинять или наобо- рот, хвалить. Так есть. Александр Гордон. Вопрос вот какой. Билл Гейтс, один из самых ярких представителей того класса, о котором вы сей- час говорите, наверное. На которого иногда покрики- вает американское правительство и спускает на него Антимонопольный комитет, чтобы не слишком наглел, но с которого это как с гуся вода. Билл Гейтс при всех его миллиардах такой же смертный, как и все мы. Билл Гейтс умрет, деньги останутся, у Билла Гейтса будут наследники. Владислав Иноземцев. Уже есть. Александр Гордон. Уже есть, да. Насколько я знаю генетику и не знаю жену Билла Гейтса, какой бы она не была, гибрид Ф-1 в первом поколении не гарантированно восприни- мает интеллект Билла Гейтса и красоту его жены или наоборот. Возникает странная ситуация: наследника- ми становятся обычными людьми, место которых на социальной лестнице того общества, которое вы сей- час обрисовали, внизу, в борьбе за кусок хлеба нарав- не со всеми. Но волею судьбы, случая, они владеют неким состоянием, которое должно себя кормить, кор- мить их, развиваться и т.д. Но у них не хватает на это талантов и т.д. То есть должен быть некий механизм, и я полагаю, что Билл Гейтс и остальные задумываются над этим, который при любой социальной ситуации га- рантированно сбережет заработанное и даст возмож- ность потомкам в качестве рантье использовать это несколько поколений, всю оставшуюся жизнь. То есть необходима система защиты собственности, которая в современной Америке мне представляется достаточно хлипкой для такого рода состояния. Как быть? Владислав Иноземцев. Очень интересный вопрос. С одной стороны, интересна постановка проблемы, с другой стороны – потому что проблема, на мой взгляд, не совсем такова, какой вы ее видите. Билл Гейтс, действительно, один из очень известных представителей этой волны, он и талантливый математик, и программист, и, безуслов- но, как предприниматель он тоже оказался очень та- лантлив. Эти таланты не надо противопоставлять, по- тому что это различные проявления неких креативных возможностей. Но что такое состояние Б. Гейтса? Фак- тически вы говорите о некоем парадоксе, который ча- сто не принимается во внимание теми, кто измеряет состояние богатейших людей мира. Состояние Б. Гейт- са приблизительно процентов на 80 состоит из 24% ак- ций «Майкрософт», которыми он владеет. Если акции «Майкрософт» будут стоить 1 цент вместо сегодняш- них 26 долларов, то какое состояние нужно переда- вать, о чем заботиться? Александр Гордон. Но оставшихся 20%, которые выражены в дру- гих активах, вполне достаточно, чтобы обеспечить хо- рошее будущее небольшой стране. Владислав Иноземцев. Да, конечно. Естественно, в данной ситуации вполне можно ожидать, что наследники Б. Гейтса не будут обладать его талантами или преследовать те же самые цели, что и он. Но я думаю, честно говоря, что эта проблема вставала всегда, и она никогда не была критична для общества. Фактически это новая система аристократии. Эта система всегда существовала, во- прос лишь в том, каким образом этот слой, эту страту консолидировать. Собственно и все. Александр Гордон. Зачем этому слою демократия? Владислав Иноземцев. Она им не слишком нужна, но с другой сторо- ны, понимаете, демократия – это инструмент некоего политического строя. Нельзя сказать, что есть демо- кратическое правовое государство, или если государ- ство не демократическое, то оно не правовое. Где за- щищаются права человека лучше, при демократии или нет, очень трудно сказать. Демократия хороша только там, где общество максимально однородно. И на реше- ния членов общества по отдельным проблемам влия- ют только их позиции, убеждения, подходы, мысли и т.д. Александр Гордон. Почему я и спрашиваю: зачем при таком разно- родном обществе, при таком разрыве в статусе демо- кратия тем, кто по сути дела определяет политический строй? Владислав Иноземцев. Я иначе поставлю вопрос. Вы спрашиваете, за- чем демократия верхушке? Я, честно говоря, спросил бы, зачем она низшим слоям? Потому что по боль- шому счету в этой ситуации не высший класс будет стараться подавить демократические моменты или не воспользуется ими, а скорее низшие классы, низшие слои окажутся поставленными перед вопросами, на которые они, не в обиду им будет сказано, не все- гда смогут квалифицированно ответить. Демократия станет фактически широкомасштабной манипуляцией. Она не станет угрозой для высших слоев. Демократия может стать угрозой для аристократического слоя то- гда, когда большинство общества может вполне чет- ко понять несправедливость претензий меньшинства и отвергнуть их. Но сегодня Билл Гейтс, который облада- ет в Америке самым большим состоянием, совершен- но не вызывает того отношения к себе, какое вызывал, допустим, какой-нибудь крупный феодал во Франции у бедных крестьян. Он вызывает восхищение, а не не- нависть. Поэтому вполне демократических манипуляций со стороны этого высшего класса низшими классами бу- дет очень много. Это большая проблема сегодня, как говорят сами американцы. В частности, в последней своей книжке «Будущее свободы» Фарид Закария ста- вит вопрос не «в чем проблема отношения большин- ства к этой страте», а «насколько эта страта уже мани- пулирует большинством». Поэтому нет никакой опас- ности для ее контроля над обществом. Контроль будет только расти. Александр Гордон. Та же самая диспропорция, которая сложилась между гражданами одной и той же страны, классом ин- теллектуалов и остальными (уже приходится говорить «остальными»), поразительным образом повторяется на глобальном уровне – я имею в виду неравенство распределения мировых средств между так называе- мыми развитыми странами – Европой, Соединенны- ми Штатами, Японией – и остальными. Если в случае Соединенных Штатов демократия является тем, с ва- шей точки зрения, инструментом, при помощи которо- го высший класс может управлять низшим, то попыт- ки Соединенных Штатов экспортировать сегодня демо- кратию, с тем чтобы сделать американскую модель ра- ботающей во всем мире, скорее всего, окажутся про- вальными. Как вы прогнозируете развитие экономиче- ской ситуации в мире при таком дисбалансе и не ждет ли нас нечто пострашнее того, что человечество знало до сих пор? Речь идет о перераспределении ресурсов. Владислав Иноземцев. Сложно сказать. Первый вопрос, встречный – это вопрос о том, что вы понимаете под экспортом де- мократии. Есть ли он? Александр Гордон. Нет, я-то понимаю как раз под этим достаточ- но лицемерные идеологические попытки Соединенных Штатов Америки, правительства США, решить часть проблем экономического, политического и иных тол- ков, под флагом экспорта демократии. Владислав Иноземцев. Своих проблем? Александр Гордон. Конечно, своих. Владислав Иноземцев. «Под флагом» – это понятно. Но самого экспор- та демократии нету, на мой взгляд. Потому что демо- кратию очень сложно экспортировать. Есть очень ин- тересный ученый, он по профессии историк экономики, некто Мэддисон, сейчас он главный консультант штаб- квартиры Организации экономического развития в Па- риже. Он написал несколько фундаментальных работ по долгим циклам экономической истории. Он просле- живал экономический рост в разных странах на очень больших промежутках истории. У него был очень интересный термин, который он применил к ряду стран, а именно, к Соединенным Шта- там, Канаде, Австралии и Новой Зеландии. Термин та- кой – «вестерн офшутс (western offshoots)», то есть «пасынки», «побочные побеги» и т.д. Интерес его идеи заключается, на мой взгляд, в том, что ни в одной стра- не мира, кроме четырех указанных стран, где европей- цы и их потомки просто составили большинство насе- ления, не возникло некоей квазиевропейской системы. То есть когда идет разговор об экспорте демократии, то она экспортируется только с людьми, носителями демократической традиции. Этот момент, мне кажет- ся, сегодня очень недооценивается. Экспорт демокра- тии невозможен по одной простой причине (мы, прав- да, сейчас уходим от темы), по той причине, что де- мократия предполагает некую относительно высокую степень индивидуализма. Когда люди, носители такой системы ценностей, оказываются в среде иного обще- ства, допустим, французы, работающие в Марокко или Иране, то они, по причине своего индивидуализма, до- стигают конкретных индивидуальных целей. И в эти це- ли конкретного индивида никак не входит изменение основ того общества, в котором он временно находит- ся. По сути дела, они не меняют идеологию тех об- ществ, в которых находятся временно и в небольшом количестве. И это общество тоже не меняется по отно- шению к ним, потому что они создают сообщество, ко- торое не требует от общества, принимающего их, из- менения каких-то своих традиций. Наоборот, если мы посмотрим на сегодняшнюю им- миграцию в западный мир, то увидим, что туда при- езжают люди, в значительной мере, конечно, движи- мые желанием улучшения своего материального по- ложения, в чем-то индивидуалистически настроенные, но с системой ценностей скорее клановой, кастовой. Прибывая туда, они включаются в эту экономическую жизнь и, естественно, начинают объединяться по не- ким бытовым признакам: национальным, религиозным – и пытаются становиться группами давления. Чего европейские люди в других странах никогда не пред- принимали, если они, конечно, не приходили так, как колонизаторы. Поэтому, собственно говоря, экспорт демократии на сегодняшний день – это нонсенс. Ни европейцы, ни американцы сегодня не смогут нигде в мире колонизировать территорию так, как они колони- зировали 200 лет назад. Меньше всего это может сде- лать Америка. Потому что, если говорить о колониза- ции, центрами метрополий, центрами больших импе- рий всегда были страны, экспортировавшие свое насе- ление. А американцы импортируют чужое. Александр Гордон. Кстати, этот импорт, если ваша точка зрения, что носителями демократии должен быть европеец… Владислав Иноземцев. Не обязательно, я этого не сказал. Носителем демократии должен быть человек, выросший в демо- кратической среде. Александр Гордон. С этой точки зрения, демократии в Соединен- ных Штатах скоро придет естественный конец, потому что прирост импортируемого населения и демографи- ческие изменения в этом населении уже приводят к то- му, что белый американец уже находится… Владислав Иноземцев. Да, WASP. Зато он держит контроль, занимает ключевые позиции. Состав населения на улице и со- став лиц в коридоре Госдепа – «две очень большие разницы». Александр Гордон. Возвращаясь к классу интеллектуалов, как об- стоит с этим делом в России? Владислав Иноземцев. С этим делом здесь очень странно. Я бы ска- зал, что здесь за последние 10–15 лет мы имеем, на- верное, самый большой регресс с точки зрения соот- ношения между областью креативности, творчества и экономической областью. Мы об этом сегодня еще не говорили, но класс ин- теллектуалов отличается от большинства не только с точки зрения доходов и богатств, которые он присва- ивает. Естественно, никто из людей с уникальными, выдающимися способностями не отказывается от ком- мерческой реализации своих способностей, получения больших денег. Но не всеми людьми, которые принад- лежат к классу интеллектуалов, движут такие сообра- жения. Скорее даже, они менее утилитарны по своим наклонностям и целям, чем большинство. Есть много социологических исследований на эту тему, со стати- стикой и т.д. Поэтому проблема заключается в том, что для ин- теллектуального класса необходимы не только усло- вия, не только материальный достаток определенно- го свойства, но и система мотивов. То есть никогда бы интеллектуальная деятельность, идея творчества не процвела бы так в западных странах, если бы на нее не было спроса. А на идеи никогда не было бы спроса, если бы не было в обществе сознания того, что дея- тельность самоценна, она создает то, что уникально, то, что значимо, то, что связано с будущим. Поэтому одна из самых больших проблем у нас сегодня – это не проблема финансирования, не проблема утечки моз- гов, не проблема внедрения изобретений. Это пробле- ма гигантского изменения отношения общества к ин- теллектуальным, моральным, с одной стороны, и фи- нансовым, так скажем, результатам деятельности – с другой. Разрыв между первой парой и противополож- ной ей финансовой стороной – беспрецедентен, я бы сказал. Даже в эпоху первоначального накопления в той же Англии никогда не допускалось такого разрыва. Копив- шие капитал были богаче той же аристократии, но они никогда не считались ни благороднее, ни достойнее, не считались имеющими больше прав занимать высокое общественное положение. Это был очень интересный социальный балансир в те времена, когда поднимаю- щийся класс буржуазии сильно уравновешивался по- литическими и клановыми особенностями аристокра- тии. У нас этого нет. Та интеллектуальная элита, кото- рая у нас была, могла выступать каким-то субститутом, заменителем этой аристократии, но от нее с точки зре- ния общественного признания осталось меньше, чем от аристократии после Французской революции. Александр Гордон. Ну да, «если ты такой умный, чего ж ты такой бедный?» Это наша ситуация. И все-таки вторая часть вопроса, который я задал, осталась вами не освещен- ной. Какие прогнозы вы можете сделать – экономиче- ские, или социальные, или политические – в отноше- нии мира, который все отчетливее осознает, что су- ществует колоссальное неравенство в распределении средств между, грубо говоря, Севером и Югом? Владислав Иноземцев. Здесь есть две парадигмы поведения. Первая, и она, скорее всего, будет доминирующей, будет за- ключаться в постепенном самоистреблении или выми- рании Юга. Если мы возьмем, допустим, ситуацию в той же Африке, то, конечно, это не тот вариант, когда возникнет мощное сопротивление, которое снесет за- падный мир. Я так понимаю, вы имели в виду какие-то выступле- ния, волнения, революции, теракты и т.д. для дестаби- лизации Запада? Александр Гордон. Ну да, кто-то же финансирует те группы, кото- рые считаются абсолютно исламскими, экстремистски- ми и нацеленными только на одно: на победу ислама во всем мире. Кто-то же стоит за этим, кто-то же рас- шатывает лодку. Владислав Иноземцев. А вы уверены, что они нацелены на победу ислама во всем мире? Александр Гордон. Я-то нет, это официальная пропаганда говорит о том, что ислам должен победить во что бы то ни стало. Я-то подозреваю, что это как раз попытка перераспре- делить средства, пусть таким путем. Владислав Иноземцев. Я не верю, как ни странно, что это говорит офи- циальная пропаганда. Официальная пропаганда, на мой взгляд (правда, я не знаком со всеми течениями в исламе), больше возмущена вестернизацией Востока, чем говорит о ненависти к Америке. То есть, если бы Запад не предпринимал таких мощных усилий по ве- стернизации Востока, проблем было бы гораздо мень- ше. Если мы вспомним англичан, то Саудовская Ара- вия и Аравийский полуостров, где англичане тоже, как известно, присутствовали, были единственной терри- торией, по поводу которой в колониальные времена было принято правило, что там не должны находить- ся христианские миссионеры. Они тогда уже понима- ли, насколько исламская цивилизация особенна, и на- сколько такая деятельность, с точки зрения христи- анства безусловно правильная, политически опасна. Сейчас баланс нарушен. Я думаю, что проблема не в том, что Бен Ладен и его последователи хотят сделать Америку мусульманской страной, а в том, что они не хотят сами стать американцами. Не делайте их тако- выми, проблем будет меньше. Александр Гордон. И вы не видите проблемы в том, что Бен Ладен и остальные бойцы этого фронта настаивают на том, что перераспределение средств должно произойти еще на протяжении их жизни? И в идеологии отказа от вестер- низации Юга, в том числе исламского Юга, вы не види- те никакой экономической подоплеки? Владислав Иноземцев. Может быть, я не совсем внимательно слежу за развитием событий в этой области, но я склонен счи- тать, что в 70-е, например, годы, когда было сильно движение развивающихся стран по вопросам ресурс- ной революции и ценовых колебаний, тогда действи- тельно были слышны требования нового экономиче- ского порядка, перераспределения и т.д. Я не слышал от исламских фундаменталистов лозунга перераспре- деления. Вряд ли можно призыв палестинцев к изра- ильтянам уйти с оккупированных территорий объяс- нять требованием перераспределения. Александр Гордон. Мне кажется, что не услышим мы этих лозунгов, потому что некая группа людей, которая имеет влия- ние в исламском мире и понимает, что растущие про- тиворечия между Югом и Севером не только идеологи- ческие, но и материальные, не будет выдвигать лозун- ги такого типа. Они сделают все, чтобы исламский мир был абсолютно убежден, что он воюет против идеоло- гии, а воевал бы при этом за перераспределение мате- риальных благ. То есть это элементарное использова- ние огромной потенции мусульманской силы для того, чтобы добиться с их точки зрения справедливого рас- пределения мира. Владислав Иноземцев. Демагогия. Потому что в самом исламском ми- ре сосредоточены такие богатства, которые при их нор- мальном использовании решат проблему бедности на- селения Саудовской Аравии и сопредельных террито- рий. То есть в данном случае вопрос встает о том, как осуществляется там распределение. Александр Гордон. Для этого надо делиться своим. Владислав Иноземцев. Да, естественно. Александр Гордон. Простите, зачем же нам делиться своим, если есть богатый Запад, у которого можно отнять и пере- распределить. Мне кажется, подоплека очевидна. Владислав Иноземцев. Может быть она и такова, но дело в том, что от- нять будет вряд ли возможно. Лучше разумно распре- делять и более активно сберегать свое, чем пытать- ся урвать что-то с Запада, потому что это будет очень сложно. Александр Гордон. Хорошо. При условии растущего влияния клас- са интеллектуалов и все больших средств и ресурсов, которые они собирают у себя, каким вы видите запад- ный мир в долгосрочной перспективе? Владислав Иноземцев. Это очень интересный вопрос, наверное, самый интересный из тех, которые сегодня звучали. Как ни странно, в отрицательных моментах, которые связаны с этим нарастающим неравенством, возможно, есть и позитив. Я имею в виду вот что: в течение очень дол- гого времени считалось, что равенство и справедли- вость – это фактически одинаковые понятия, что нера- венство несправедливо. Но если это мнение будет пе- ресматриваться и будет осознаваться, что те идеалы, которые были провозглашены еще в начале индустри- альной эпохи, сильно изменились и должны быть пе- ресмотрены, то это может иметь хорошие последствия в одном. Постепенно станет все более очевидным, что раз- рыв нарастает, и проблемы, с этим связанные, усили- ваются. Если брать европейскую модель, то я бы риск- нул предположить рост социальной солидарности. На сегодняшний день европейцы гигантскими налогами, огромными пособиями – осознанно связывая свое эко- номическое развития, лишая себя части прибылей – покупают, по сути дела, лояльность остального обще- ства и делают это очень успешно. Это имеет очень хороший эффект в том плане, что будет создавать (опять-таки в Европе в гораздо большей степени, чем в Америке) чувство социального единства, будет относи- тельно стабилизировать общество, сплачивать обще- ство, которое этой модели следует. Фактически это мы видим в Европейском Союзе. Там, где этого не будет, все будет развиваться по более тяжелому сценарию. Ситуация повторяется: во времена аристократиче- ского общества существовали некие идеи, идеалы, ка- кие-то национальные задачи, подходы – даже нацио- нальные государства возникли, собственно, в 16–17- м веке, когда серьезным образом встал вопрос о том, что есть национальная верхушка и национальные ни- зы. Что-то подобное должно произойти и сейчас. То есть общество не выживет, если оно не предпочтет несправедливое равенство справедливому неравен- ству. А если оно предпочтет несправедливое равен- ство справедливому неравенству, то это очень сильно – как никогда в истории – изменит человеческую пси- хологию. Смешно говорить в этом отношении о каких-то ком- мунистических идеях, но по сути дела, члены того или иного общества будут обеспечены определенным образом только потому, что они члены этого общества. И, в какой-то мере, 12-процентная безработица в Евро- пе (притом что ни у кого нет желания устраиваться на низкооплачиваемую работу) – это первый шаг на та- ком пути. Я имею в виду, что это общество действи- тельно становится несколько более солидаризирован- ным, чем американское. Потому что американское об- щество – идеологическое общество, и усомниться в своей национальной идее будет катастрофично для Америки. А обстоятельства обязательно приведут к то- му, что в этой идее придется усомниться. Александр Гордон. Значит, постдемократическое устройство обще- ства – на социальных идеалах, но при осознании спра- ведливого неравенства. Владислав Иноземцев. Понимаете, вопрос о демократии в западном варианте на сегодняшний день абсолютно непринци- пиален. Мы обращаем много внимания на эту пробле- му, потому что считаем демократию синонимом прав. На самом деле здесь очень странная система охраны прав личности. Потому что существует Европейская комиссия, которую ни один гражданин объединенной Европы не выбирал. Существует Европейский суд, ку- да может обратиться португальский или французский рабочий в связи с нарушением его прав. И если они будут восстановлены, то ему абсолютно не интересно, голосует он на выборах во Франции или не голосует. И идея именно правовой системы, ее преемственности, ее возможности находить баланс, она, на мой взгляд, сегодня более принципиальна, чем идея подсчета го- лосов. Александр Гордон. Ресурсы ограничены в мире. Владислав Иноземцев. Спорный вопрос. Александр Гордон. По крайней мере нас учат, что любые ресурсы рано или поздно кончаются. Давайте возьмем евро- пейскую модель. Есть определенное количество ре- сурсов и есть определенное количество людей, кото- рые представляют собой класс интеллектуалов. Бур- ный взлет этого класса привел ведь к тому, что они со- средоточили в своих руках, скажем, 80% ресурсов, на долю остальных осталось то, что осталось. Не приве- дет ли это к следующей странной ситуации: следую- щее поколения будут давать как интеллектуалов, так и не интеллектуалов – но все места наверху будут за- няты. Та самая ситуация, которая привела на верши- ну одних, уже не будет срабатывать для других, упадет спрос на то, что раньше пользовалось, как вы сказали, бесконкурентным спросом. Возникнет целый слой, ко- торый мы бы назвали, наверное, интеллигенцией, то есть бедных интеллектуалов, у которых есть высокие мотивы, но которые не могут существовать в обще- стве, ограниченном в том, в том, и в том. Не возникнет ли здесь интеллектуальной революционной ситуации? Не попытается ли этот класс поднять на борьбу… Владислав Иноземцев. Кого? Александр Гордон. Прикормленных остальных. Владислав Иноземцев. А за что им бороться? Александр Гордон. За то же самое перераспределение. Владислав Иноземцев. Напрямую я не вижу такой опасности. Почему? Сама по себе эта революция интеллектуалов доста- точно молода. Ей 50, максимум 80 лет. И на сегодняш- ний день богатейших династий на интеллектуальной почве не сложилось. Если мы посмотрим на ту же са- мую компьютерную революцию, мы увидим, что новы- ми миллиардерами стали люди не из самых низов, но и не из высшего слоя общества. Эти волны будут идти и идти. Скорее, есть проблема замыкания носителей зна- ния на класс образованной элиты. То есть пропор- ция наследников образованного класса поступающих в университеты, неуклонно растет. А доход на семью молодого абитуриента растет гораздо быстрее, чем средний доход. Но проблема не заключается в том, чтобы открыть новую теорию Вселенной, а в том, что- бы привнести в общество что-то новое, то, что нужно людям. А если это нужно людям, это нужно в том чи- сле и большинству. И вероятность того, что именно из среднего слоя будут выходить те, кто лучше поймет ин- тересы этого слоя, всегда останется. Но я еще раз хочу сказать, что интеллектуалы, в том смысле слова, в котором мы о них сегодня гово- рили, – это не интеллигенция, это люди, создающие новый продукт. Это может быть новое платье, новый дизайн автомобиля. Это креативность, собственно го- воря, она не обязательно должна быть связана с ка- кими-то огромными научными знаниями. Уникальность ситуации заключается в том, что сегодня возможность создания нового уже не связана с какими-то недосяга- емыми высотами науки. Это создается на гораздо бо- лее низком уровне, и поэтому я не думаю, что такое замыкание будет таким уж тотальным. Обзор темыС усложнением всего комплекса социальных отношений в постиндустриальном обществе, формирующемся в развитых странах, существенно усложняется и классовая структура; она приобретает новое измерение, поскольку знания и информация превращаются в важнейший ресурс производства, а основой отнесения людей к господствующему классу становятся контроль над этим ресурсом и возможность распоряжаться им. Сегодня вряд ли можно отрицать тот факт, что среди многочисленных социальных групп, на протяжении последних десятилетий существующих в обществе раннего постиндустриализма, особое значение приобретает группа, именуемая в западной обществоведческой теории knowledge-class, а российскими учеными названная классом интеллектуалов. С каждым новым этапом технологической революции «класс интеллектуалов» обретает все большую власть и перераспределяет в свою пользу все большую часть общественного богатства. В формирующейся новой хозяйственной системе процесс самовозрастания стоимости информационных благ оказывается в значительной мере оторванным от материального производства. В результате «класс интеллектуалов» оказывается зависимым от всех других слоев общества в гораздо меньшей степени, чем господствующие классы феодального или буржуазного обществ были зависимы от деятельности эксплуатировавшихся ими крестьян или пролетариев. По мере того как «класс интеллектуалов» становится одной из наиболее обеспеченных в материальном отношении социальных групп современного общества, он все более замыкается в собственных пределах. Высокие доходы его представителей и фактическое отождествление «класса интеллектуалов» с верхушкой современного общества имеют своим следствием то, что выходцы из таких семей с детства усваивают постматериалистические ценности, базирующиеся на уже достигнутом уровне благосостояния. Между тем современные исследования показывают, что, «будучи однажды выбранными, ценности меняются очень редко», и поэтому формирование нового типа работника становится в определенной мере наследственным, интергенерационным процессом. Как отмечает Р. Инглегарт, «постматериалистами становятся чаще всего те, кто с рождения пользуется всеми материальными благами, чем в значительной степени и объясняется их приход к постматериализму». Это дает возможность говорить не только об устойчивости данной социальной группы, но и о ее способности к самовоспроизводству и самоутверждению в современном обществе. Таким образом, в развитых обществах образовался слой интеллектуальных работников, которые обладают неотчуждаемой собственностью на информацию и знания, являются равными партнерами собственников средств производства, не эксплуатируемы как класс: их деятельность мотивирована качественно новым образом, причем все эти признаки в известной мере оказываются наследуемыми. Именно поэтому мы говорим не об интеллигенции или размытой совокупности высококвалифицированных работников, а об особом классе, занимающем доминирующие позиции в постиндустриальном обществе, о классе, интересы которого отличны от интересов иных социальных групп. С возникновением «класса интеллектуалов» двигателем социального прогресса становятся нематериалистические цели, и та часть социума (его большинство!), которая не способна их усвоить, объективно теряет свою значимость в общественной жизни более, нежели любой иной класс в аграрном или индустриальном обществах. Интеллектуальное расслоение, достигающее сегодня беспрецедентных масштабов, постепенно становится основой всякого иного социального расслоения, поскольку именно на этом фундаменте практически ненужными для развития производственных процессов оказываются огромные социальные группы, участие которых в общественном производстве было ранее необходимым условием социального прогресса. Развитие современной экономики, основанной на производстве и использовании знаний, предполагает формирование нового принципа социальной стратификации, гораздо более жесткой по сравнению со всеми, известными истории. В аграрных обществах власть феодалу над крестьянами давало право рождения, в обществе индустриальном могущество капиталиста основывалось на праве собственности, а влияние государственного служащего определялось его местом в политической системе; все эти статусные факторы не были обусловлены естественными и неустранимыми качествами людей — любой член общества, оказавшись на месте представителей господствующего класса, мог бы с большим или меньшим успехом выполнять соответствующие социальные функции. Именно поэтому в прежние эпохи классовая борьба могла давать представителям угнетенных общественных групп желаемые результаты. В современных же условиях не социальный статус служит условием принадлежности человека к элите постиндустриального общества; напротив, сам он формирует в себе качества, делающие его представителем высшей социальной группы. Широко распространено мнение о том, что информация есть наиболее демократичный источник власти, ибо все имеют к ней доступ, а монополия на нее невозможна: однако важно и то, что информация является и наименее демократичным фактором производства, так как доступ к ней отнюдь не означает обладания ею. В отличие от всех прочих ресурсов информация не характеризуется ни конечностью, ни истощимостью, ни потребляемостью в их традиционном понимании, однако ей присуща избирательность, что, в конечном счете, и наделяет ее владельца властью в постиндустриальном обществе. Специфические качества самого человека, его мироощущение, психологические характеристики, способность к обобщениям, наконец, память и тому подобное — все то, что называют интеллектом (а он и представляет собой форму существования информации и знаний), служит главным фактором, лимитирующим возможности приобщения к этим ресурсам. Поэтому значимые знания сосредоточены в относительно узком круге людей, социальная роль которых не может быть в современных условиях оспорена ни при каких обстоятельствах. Впервые в истории условием принадлежности к господствующему классу становится не право распоряжаться благом, а способность им воспользоваться, и последствия этой перемены с каждым годом выглядят все более очевидными. Из статей В. Л. Иноземцева «Прошлое, настоящее и будущее классового общества» и «Наука, личность и общество в постиндустриальной действительности»: I. Вступление человечества в новое тысячелетие совпало по времени с началом гигантской социальной трансформации, определенной нами как постэкономическая революция. Это не означает, что на наших глазах рождается качественно новая историческая эпоха, но предполагает, что в течение ближайших десятилетий траектории социального прогресса могут претерпеть существенные изменения. С незапамятных времен и вплоть до наших дней большинство социальных теорий в той или иной форме признают прогрессивный характер развития цивилизации, из чего всегда следует очевидный, казалось бы, вывод о приближении к справедливому обществу, к социальной гармонии. Чаще всего мечта об идеальном общественном строе воплощалась в представлении о преодолении классового деления; радикально отличавшихся по своим взглядам мыслителей всегда сближало отношение именно к этой перспективе. Сторонники коммунистических и социалистических теорий полагали, что основным признаком класса является собственность его представителей на средства производства и обосновывали идеи о бесклассовом характере коммунистического общества тем, что его основной принцип выражается в отсутствии частной собственности. М. Вебер считал, что главным признаком класса служит хозяйственный интерес его представителей, и его нынешние последователи утверждают, что уже сегодня в постиндустриальном мире формируется бесклассовое общество, что классовый характер социума в прежнем его понимании преодолевается по мере снижения роли пролетариата и становления некапиталистической по своей природе господствующей страны. Между тем технологический прогресс, поступательный характер которого прослеживается на любом этапе истории, далеко не всегда и отнюдь не автоматически сопровождался прогрессом социальным. Обретение людьми все новых степеней свободы на основе хозяйственного развития отнюдь не означает движения в направлении общества, базирующегося на равенстве составляющих его граждан. Устранение традиционных классовых различий не означает становления бесклассового общества и преодоления возможности масштабных социальных конфликтов. Разворачивающаяся постэкономическая трансформация ставит перед исследователями исключительно сложный вопрос о том, можно ли называть формирующиеся новые социальные группы классами, а их противоречия — имеющими классовую природу. С одной стороны, современные общественные процессы не порождают нового класса в его марксистском понимании. С другой — складывающиеся новые социальные группы радикально отличаются по их функциональным признакам, по ценностным ориентирам, по степени их исторического динамизма и открытости в будущее. Поэтому вопрос о том, являются ли наблюдаемые сегодня процессы качественным изменением классовой структуры общества, остается открытым. Пытаясь искать на него ответ, мы хотим предложить гипотезу, существенно расходящуюся в основных ее положениях с распространенными в современной социологии представлениями. Будучи логически непротиворечивой и весьма последовательной, она приводит к выводу о том, что в современном обществе объективно вызревает масштабный классовый конфликт. В своем анализе мы исходим из предельно широкого понимания класса как широкой группы людей, объединенной ценностями и интересами, отличными от ценностей и интересов других общественных групп. Принимая во внимание, что такие ценности и интересы могут иметь как материалистическую, так и нематериалистическую природу, мы приходим к выводу, что понятие класса равноприменимо как к доэкономической и экономической, так и к постэкономической эпохам социального прогресса. В соответствии с этим подходом любое общество является классовым. Несмотря на кажущуюся парадоксальность этого тезиса, он хорошо служит задачам социологического анализа. Подобный подход не противоречит ни одному из известных утверждений о направленности и ориентирах социального прогресса; он позволяет понять природу технологического и социального прогресса в рамках антагонистических обществ, исследовать механизм социальной динамики и повышения жизненного уровня людей; он также оставляет вполне логичным представление о том, что в будущем основной целью нематериалистически мотивированной личности может стать наиболее эффективная реализация ее творческого потенциала. Единственный ориентир, достижимость которого отрицает данный подход, — это становление эгалитаристской бесклассовой системы, до сих пор остающейся предметом иллюзий большинства социологов самых разных направлений. Исходя из предположения о классовом характере любого общества, которое может стать результатом современной социальной трансформации, можно определить два основных вопроса, которые в ближайшие десятилетия неизбежно будут поставлены перед футурологами самим естественным ходом событий. Первый из них — что окажется основным достоянием высшего класса нового общества? — носит теоретический характер, и его решение доступно современной социологии. Второй — как в рамках постэкономической системы новые формы классового неравенства могут быть поставлены под контроль и не стать источником опасного социального конфликта? — лишь открывает простор для более или менее обоснованных догадок и предположений. В любом случае предметному рассмотрению каждого из этих вопросов должен предшествовать экскурс в историю классового противостояния. Мы предлагаем взглянуть на нее с несколько нетрадиционной и, как может показаться, даже отчасти наивной точки зрения. II. История классового противостояния стара, как сам социум. Даже первобытные племена могут называться сообществами в собственном смысле этого слова только с того момента, когда составлявшие их люди осознали свои материальные интересы, отличные от интересов других людей, тем самым выделив самих себя из массы движимых инстинктами высокоразвитых приматов. Это не могло не породить некую схему соподчинения индивидуальных интересов и стремлений; разумеется, она в значительной мере базировалась на принципах, почерпнутых людьми того времени из чисто биологических типов организации, и поэтому основой авторитета вождя племени и его власти было естественное стремление соплеменников к выживанию. Будучи по преимуществу инстинктивным, в абсолютно враждебной человеку природной среде оно не могло реализоваться вне пределов архаической первобытной общины. В таких условиях власть вождя, что весьма знаменательно, определялась его опытом, умениями и знаниями, без которых общине было бы гораздо труднее выживать в борьбе за собственное существование. Первые общества, традиционно рассматриваемые как классовые, возникли в форме гипертрофированной общины в ответ на необходимость совместного ведения хозяйства. В новых условиях власть вождя, государя или императора распространялась на столь большое сообщество, что ее сохранению должна была служить сформировавшаяся эволюционным образом многоступенчатая социальная система, предусматривавшая уже не непосредственную необходимость подчинения вождю, а традицию подобного подчинения, уходящую далеко в прошлое. Весьма характерно, что первоначально возникшие классовые структуры нередко и зачастую не вполне осознанно обозначаются философами и социологами как традиционные общества. При этом нельзя не отметить, что под такое определение подпадают также системы, где властная традиция тесно переплеталась с другой традицией, самой мощной из известных истории — религиозной. Между тем налицо феноменальный факт: во всех обществах, где верховный вождь воспринимался как воплощение божества, классовая структура в традиционном ее понимании отсутствовала, и основное противостояние проходило не между господствующим и подавленным классами, а между властителем и его народом. Этот факт был настолько очевидным уже для историков эпохи Просвещения, что впоследствии никто (кроме советских марксистов) не пытался объединить азиатские монархии, египетскую империю, сообщества доколумбовой Америки и греко-римскую цивилизацию в единый тип производства. На смену этим обществам (в пределах Восточного Средиземноморья) или в качестве развивавшихся параллельно с ними пришли социальные системы, весьма неслучайно названные в период позднего Средневековья обществами классической древности. Нетрудно догадаться, что классического было обнаружено в древности средневековыми владыками: то была, разумеется, военная машина, которая водрузила сначала знамена македонской армии, а затем и орлы римских легионов на индийской границе. Военный характер социальной организации проявился в античном обществе как никогда прежде и никогда впоследствии. Фактически все свободные граждане могли исполнять воинские обязанности, огромные массы насильственно удерживаемых и принуждаемых к труду рабов населяли Средиземноморье, государство могло развиваться и даже поддерживать себя в глазах граждан только через территориальную экспансию, в результате чего границы империи включали в себя территории, между которыми не только не существовало значимых хозяйственных связей, но в пределах каждой из которых (что подтверждается примером вполне динамичного развития частного производства в греческих полисах и колониях) нельзя было найти никаких серьезных предпосылок для скоординированной деятельности больших масс людей. В отличие от античных империй, новые социальные структуры европейского Средневековья продемонстрировали полную неспособность сохранить прежний порядок. Хорошо известно, что первые короли готов стремились не разрушить Римскую империю, а лишь стать ее властителями; между тем в период распада римского государства в хозяйственном базисе общества произошли такие перемены, которые сделали сохранение прежних социальных форм невозможным и резко понизили роль и значение военного фактора в целом. Родились отдельные государства, которые по аналогии с национальными государствами Нового времени и городами-государствами Античности можно назвать территориальными государствами, общность населения которых достаточно естественным образом определялась совокупностью хозяйственных, этнических и культурных факторов. В новых условиях возникла система, характерным элементом которой стала существенная хозяйственная свобода; в рамках этой системы сформировалась целая «лестница суверенитетов», возникли территории и города, не подчинявшиеся верховным правителям, их власть в значительной мере делегировалась снизу и поддерживалась лояльностью их вассалов. И так же, как оказались правы мыслители Средневековья, говоря об античном строе как о периоде классической древности, не ошибся и К. Маркс, когда, размышляя о буржуазной революции, ознаменовавшей исторический предел этого строя, назвал ее политической революцией, завершающей историю политического общества. Социальная система, сменившая политическое общество, оказалась основана прежде всего на доминировании чисто хозяйственной необходимости. Технологический прогресс, источником которого стали возросшая свобода человека и новая (в связи этим) роль науки, обеспечил относительную защищенность человека от сил природы, он отринул обычаи и статуты, на которых базировались традиционные социумы, сделал военную силу смехотворной по сравнению с потенциалом, освобождаемым научно-технической и хозяйственной экспансией и в полной мере поставил политическую верхушку общества на службу финансовому капиталу. К началу нашего столетия в развитых странах сформировалось экономическое общество, основанное на всеобщей связи производителей и потребителей посредством рыночного механизма, примате частной собственности, полной хозяйственной и политической свободе личности и эксплуатации, имеющей место в рамках вполне равноправных с юридической точки зрения отношений. III. Сегодня мы стоим на пороге постэкономической эпохи, отрицающей важнейшие принципы экономического общества. Какие изменения принесет этот переход с точки зрения социальной структуры? Какие тенденции общественного прогресса получат дальнейшее развитие, а какие останутся в истории? В поиске ответов на эти вопросы рассмотрим три проблемы, каждая из которых решается, как правило, образом, весьма не похожим на тот, что мы попытаемся здесь предложить. Они связаны, во-первых, с тем, какие новые классы приходят на смену предшествующим и каков характер перехода от одного типа классовой структуры к другому, во-вторых, с тем, что именно выступает основным достоянием доминирующего класса, позволяющим ему распространять свою власть на общество; в-третьих, с тем, в каком направлении эволюционировало на протяжении истории социальное неравенство, какие оно принимало формы и масштабы и какими могут быть соответствующие тенденции в условиях становления постэкономического общества. Но сначала — несколько предварительных замечаний, касающихся движущей силы, определявшей последовательную смену отмеченных выше эпох развития цивилизации. На наш взгляд, на протяжении всей истории человечества наиболее очевидно наблюдаемой тенденцией оставался прогресс материальных производительных сил и на его основе — укрепление независимости человека от сил природы. Основной формой проявления этого процесса становилось все более неукротимое доминирование хозяйственных отношений над всеми прочими составляющими социальной системы. За этим процессом, в свою очередь, стояла тенденция ко все более полному осознанию человеком своего материального интереса как детерминирующего его устремления и поступки. Но это фактически тождественно процессу становления экономического общества. Таким образом, мы считаем возможным утверждать, что вплоть до настоящего времени история классовых обществ представляла собой экспансию экономических сил над факторами, определявшими структуру инстинктивной деятельности, а затем над силами традиции, военными и политическими силами. В этой системе координат экономическое общество возникает там и тогда, где и когда появляется возможность индивидуализированного производства и обмена; соответственно, архаические общества в полной мере относятся к доэкономической эпохе, классические — к экономической, а традиционные представляют собой промежуточную социальную форму, которая может быть отнесена как к той, так и к другой категории с примерно одинаковой степенью условности. Движение в направлении экономического общества развертывается, повторим еще раз, под воздействием нарастающей «кристаллизации» материальных интересов человека. Итак, к высшим формам экономического общества человечество приходит через смену различных классовых обществ. Какие же основные классы исторически противостояли друг другу и как происходила смена одного типа классового устройства другим? В данном случае необходимо подчеркнуть два следующих момента. С одной стороны, налицо существенное различие в характере переходов между отдельными типами общества в пределах доэкономической и экономической эпох. В первом случае в архаических и традиционных обществах классовая структура развивалась вполне эволюционно, и процесс заключался не столько в поляризации социальных сил, сколько в их сложной сегментации, определявшейся в конечном счете непосредственными потребностями функционирования общества. Оставаясь относительно единым в своей отделенности от высшего класса, общество стратифицировалось в первую очередь функционально. Не делая его бесклассовым, процесс такой стратификации вызывал к жизни крайне острые противоречия, основанные на монополизации высшими кастами тех видов деятельности, которые были связаны фактически с обслуживанием и поддержанием скреплявшей общество традиции, а также на их колоссальном отрыве от остальной массы. С переходом к экономическому типу общества классовая разделенность стала отчетливой, и профессиональная стратификация сменилась поляризацией социума вокруг двух противостоящих друг другу групп. В новых условиях все прочие различия, существовавшие между людьми, оказывались гораздо менее значимыми, чем то фундаментальное отличие, которое становилось основой для отнесения человека к тому или иному классу общества. С другой стороны, переходы от одного типа общества к другому в рамках экономической эпохи обнаруживают весьма интересные закономерности. Во-первых, нетрудно заметить, что любая социальная трансформация (за исключением перехода от архаического общества к традиционному, происшедшего, впрочем, в пределах доэкономической эпохи) характеризовалась тем, что оба основных класса предшествующего общества теряли свою ключевую роль и быстро низводились до статуса малозначительной социальной группы. Так, класс, охранявший устои традиционного общества и включавший в себя аристократию и жреческую касту, фактически не играл определяющей роли в античном обществе, где не нашлось места и угнетаемому в массовом масштабе местному населению. Класс свободных римских и греческих граждан, доминировавший над несвободным населением, фактически исчез вместе с эпохой Античности, как исчезли и рабы; новыми основными классами стали вожди племен и территорий, с одной стороны, и полузависимые земледельцы, прообразом которых могут считаться римские колоны — c другой. Еще более очевиден тот факт, что ни политический класс дворян, управлявший европейскими феодальными государствами, ни в течение сотен лет противостоявшее ему крестьянство не играли ключевых ролей в индустриальном обществе, где основными классами стали буржуа и пролетарии. Таким образом, история классового общества любого типа завершается взаимной гибелью противостоящих классов, и есть все основания предположить, что при переходе к постэкономическому состоянию произойдет то же самое. Во-вторых, достаточно легко проследить, как с каждым новым этапом развития экономического общества усиливается социальная роль того сословия, которое в конечном счете содержит в себе элементы новой общественной структуры. Если в античном обществе фактически не существовало значимого «среднего класса», занимавшего промежуточное положение между свободными и несвободными гражданами (колоны стали достаточно многочисленными только в период упадка римского хозяйственного строя), то в средневековом обществе он был представлен весьма широким сообществом ремесленников и купцов, не говоря уже о городском населении, не принадлежавшем непосредственно ни к господствующему, ни к подавленному классу. Наконец, в буржуазном обществе существуют целые социальные слои, не относящиеся ни к буржуазии, ни к пролетариату, и рост их численности на протяжении одного только последнего столетия представляет собой один из самых динамичных социальных процессов. В-третьих, на протяжении всей истории экономической эпохи высшая страта становится de jure все более достижимой и демократичной, все менее элитарной и закрытой, но в то же время de facto оказывается все более узкой и замкнутой. Общность свободных граждан в условиях Античности была исключительно дифференцирована по имущественному и статусному признаку, но так или иначе она составляла, по крайней мере в центральных районах средиземноморской империи, если не большую, то весьма значительную часть населения. В средневековой Европе (если брать в качестве примера предреволюционную Францию) дворянское сословие и духовенство составляли не более четырех процентов населения; к ним можно добавить несколько меньшую по численности группу состоятельных буржуа, однако все равно результирующая цифра окажется на порядок меньшей, нежели в первом случае. Если обратиться к современной ситуации, то можно увидеть, что лишь один процент американцев в конце 80-х гг. имел доход более 120 тыс. дол. в год, но и этот показатель вряд ли может считаться достаточным основанием для отнесения всех достигших такого уровня благосостояния людей к реальному высшему классу постиндустриального общества. IV. Рассмотрим теперь, обладание каким ресурсом или каким правом обеспечивало представителям господствующего класса их положение в различных исторических типах общества. В доэкономических обществах, как мы уже отмечали, важнейшим элементом консолидации оставалась либо непосредственная материальная необходимость, либо сила традиции. В данном случае власть господствующего класса исходила или же непосредственно от роли его представителей как носителей знания, абсолютно необходимого для функционирования общества, или же от исполнения или воплощения ими элементов традиции, скреплявших общество и наполнявших его существование неким смыслом. В социумах, относимых с теми или иными оговорками к экономической эпохе, мы наблюдаем иное. В античных обществах основой господства свободного класса над зависимым являлась par excellence военная сила. Более того, внутри самого привилегированного класса реальную власть имели, как правило, лица, занимавшие высокие должности в военной иерархии. Весьма неслучайно одной из основных обязанностей римских консулов было исполнение роли главнокомандующих; во времена упадка республиканского строя все диктаторы выходили из среды военных; имперский режим сформировался в гражданских войнах, а впоследствии немалая часть императоров была свергнута или назначена армейской верхушкой. В рамках данного социального порядка денежное богатство скорее следовало из военного успеха, нежели определяло общественный статус per se, a земельная собственность не имела основополагающего значения, так как в границах метрополии доминировала формально находившаяся в общем владении римского народа ager publicus, суверенитет же императоров над отдельными провинциями имел скорее номинальное значение. Напротив, рост влияния земельной собственности и образование больших замкнутых владений при одновременном истощении притока рабов и спаде производства в хозяйствах свободных граждан оказались сопряжены с упадком и разрушением античного строя. В средневековом обществе источником доминирующего положения феодального класса стала собственность на землю как основной производственный фактор. Делегирование власти от монархов к их вассалам и далее к мелкому дворянству также, что весьма характерно, происходило через жалование прав на земельные владения, аллоды, которые первоначально закреплялись во временное пользование, затем в пожизненное владение, а впоследствии стали наследуемой собственностью. Здесь впервые проявились элементы экономической зависимости низшего класса от господствующей верхушки. В отличие от античного общества, где в аграрном секторе широко применялся рабский труд, средневековые крестьяне практически не были юридически закрепощены, а изъятие прибавочного продукта происходило не вследствие принадлежности самого раба господину, а в форме земельной ренты, представлявшей собой плату крестьянина за использование принадлежавшего феодалу надела. Фактор земельной собственности определял иерархическую лестницу феодального общества, и место на ней в большинстве случаев либо обусловливалось масштабами владений того или иного сеньора, либо в конечном счете воплощалось в размерах его собственности. Характерно, что третье сословие вряд ли столь легко разрушило бы феодальный строй, если бы к соответствующему периоду буржуазия и крестьянство не обеспечили свое доминирование в обществе не только в качестве распорядителей денежного богатства, но и в качестве владельцев большей части земельной собственности. В буржуазном обществе основным фактором принадлежности к верхушке общества стали финансовые ресурсы. Образование подавленного класса пролетариев произошло вследствие как обезземеливания крестьян, так и разорения мелких ремесленников, труд которых стал неэффективен в условиях машинного производства. Установив контроль за финансовыми потоками, представители капиталистического класса добились монополии на большую часть материальных средств производства, которые уже не могли (в силу в том числе и технологических причин) находиться в собственности отдельных мелких владельцев. Несмотря на то что пролетаризация общества никогда не переходила опасной черты, промышленные рабочие и буржуа, безусловно, оказались двумя основными классами индустриальной эпохи. Следует заметить, что самовозрастание капитала, с одной стороны, требовало значительных первоначальных вложений и, с другой стороны, не могло эффективно происходить фактически ни в одной области, за исключением промышленности и торговли; поэтому класс буржуа не только имел в собственности необходимые условия для контроля над обществом, но его владение исчерпывало все виды подобных ресурсов. Что вытекает из приведенного ряда? Проповедуя идею справедливого преобразования общества, все социальные мыслители так или иначе призывали к переустройству социума на основе предоставления больших прав и возможностей тем, кто непосредственно создает материальные богатства: этим проникнуты все утопии от Т. Мора до К. Маркса. Однако труд никогда не главенствовал над миром. Рассмотренные нами типы организации классовых обществ показывают, почему труд как производственный ресурс не управлял, не управляет и не будет управлять ни одной хозяйственной системой: власть всегда контролировалась владельцами того ресурса, который на каждом этапе исторического прогресса обладал наибольшей редкостью и ограниченностью; предложение же труда всегда было избыточным, сама деятельность — воспроизводимой и повторяемой, а редкость ее — минимальной. V. В контексте нашего анализа мы приходим к пониманию еще одного достаточно примечательного момента. Вне зависимости от того, насколько значительной оказывалась прослойка, разделявшая два основных класса того или иного общества, именно она порождала те социальные группы, которые определяли главные стороны общественного противостояния в следующую историческую эпоху. Если рассматривать переход от античного общества к средневековому, можно увидеть, что именно рентные отношения между прикрепленным к земле колоном и землевладельцем, распространившиеся начиная со II в. н. э. и первоначально не игравшие заметной хозяйственной роли, стали социальной моделью, наиболее близкой к феодальным отношениям. Если оценивать кризис феодального общества, еще более очевидным становится, что и пролетарии, и буржуа вполне сформировались как значимые общественные страты еще в позднем Средневековье, а затем в период перехода к индустриальному обществу лишь закрепились статусно и выросли численно. Отсюда также следует, что возникающее постэкономическое общество (во всяком случае — на этапе его становления) будет характеризоваться такой социальной структурой, в которой и пролетариат, и современная буржуазия не будут играть доминирующей роли, хотя, безусловно, и сохранятся как отдельные социальные слои. Новое противостояние родится в иной плоскости, основой власти в формирующемся постэкономическом обществе станет новый ограниченный ресурс, а два полярных класса со временем инкорпорируют в себя все сегодня существующие общественные группы. При этом уже теперь можно с достаточной уверенностью определить, что именно станет важнейшим ресурсом нового общества: им окажется способность усваивать и создавать знания, обеспечивающие технологический прогресс общества и формирование новых социальных технологий. Постэкономическая революция является в полной мере революцией знаний, революцией, которая подготавливается, проявляется и воплощается в прогрессе теоретического и прикладного знания. Таким образом, мы подошли к вопросу о том, в каком направлении прежде эволюционировало социальное неравенство, какие принимало формы и масштабы и каковы его тенденции в условиях становления постэкономического общества. В той же мере, в какой человек всегда стремился к преодолению угнетения и эксплуатации, он стремился и к установлению равенства. По сути дела, эти две цели нередко подразумевались как тождественные. Однако самые масштабные социальные и хозяйственные сдвиги, которые приводят к формированию основ постэкономического общества, не способны, тем не менее, обеспечить преодоление отчуждения части произведенного продукта от непосредственного производителя. Мы отмечали в ряде публикаций, что человек способен преодолеть эксплуатацию в ее субъективном измерении, выходя за пределы материалистической мотивации и развивая собственные качества и способности, являющиеся неотчуждаемым его достоянием. Однако субъективное преодоление эксплуатации вовсе не означает субъективного установления равенства. Уже сам выход за пределы материалистической мотивации делает человека неравным с теми, кто сохраняет материальные стимулы в качестве основных ориентиров сознательной деятельности. Причем подобное неравенство имеет такой масштаб и такое значение, какого не имели различия в денежном богатстве или социальном статусе. Поэтому проблема неравенства не только не решается с преодолением эксплуатации, как это могло казаться многим социальным мыслителям в прошлом, но, напротив, становится исключительно острой и болезненной. Идея преодоления неравенства оказалась столь значимым элементом всех социальных теорий потому, что в течение долгих веков оно считалось не только желанным, но и достижимым. Причем идея эта не была основана на одних только методологических или телеологических посылках. В разные исторические периоды акцент делался на различных измерениях равенства. Одна из первых проповедей равенства содержится в священных книгах христианства, где неравенство человека, обусловленное его имущественным, классовым или национальным происхождением, рассматривалось как несущественное по сравнению с равенством всех людей, придерживающихся нового вероучения. Затем акцент был перенесен на необходимость достижения юридического равенства как одно из условий идеального общества; это характерно для европейской философии со времен раннего Средневековья и особенно ярко представлено в трудах теоретиков гуманистического направления школы естественного права. Позднее неоднократно отмечалась возможность достижения равенства интеллектуального: этот тезис базировался на весьма примитивных естественнонаучных воззрениях философов-просветителей, однако также имел широкий общественный резонанс. Наконец, идеологи коммунизма считали необходимой чертой совершенного общества установление имущественного равенства, попираемого в условиях буржуазного строя. Примечательна не столько сама эволюция идей равенства, сколько то, что каждая трактовка получала определенное подтверждение своей обоснованности и реалистичности. Как бы это ни казалось парадоксальным, но экономическая эпоха представляет собой эпоху ослабления неравенства. Становление античного общества фактически устранило возможность безграничной власти монарха над своими подданными; средневековый строй отверг собственность человека на других людей; индустриальное общество провозгласило юридическую свободу личности. Кроме того, собственно имущественное неравенство также серьезным образом сходило на нет. С каждым новым шагом прогресса оно снижалось, уже постольку, поскольку, с одной стороны, низшие слои общества улучшали свое материальное положение, отодвигавшее их от грани, за которой возникала угроза физическому выживанию, и, с другой стороны, между высшими и низшими классами возникали средние слои, усиливающие свою роль и значение. Даже если мы рассмотрим эволюцию неравенства на протяжении последних трехсот лет, то получим картину устойчивого снижения неравномерности распределения материального богатства во всех развитых странах (возможно, лишь за исключением США, где индустриальное общество развивалось на собственной основе, а не возникло из недр феодальной структуры). В то же время (и это важно подчеркнуть) само становление индустриального общества вызвало резкое нарастание неравономерности распределения материальных благ между регионами мира; за период с 1750 по 1980 г. разрыв в благосостоянии индустриализованных и малоиндустриализованных наций, находившихся в середине XVIII в. приблизительно на одном уровне развития, вырос минимум в 8 раз. Особенно же привлекает к себе внимание тот факт, что в самих развитых странах тенденция к постепенному снижению остроты проблемы имущественной дифференциации сменилась в последние десятилетия на противоположную; это стало особенно очевидным начиная с середины 70-х гг. Так, с 1973 по 1990 г. ВНП Соединенных Штатов вырос почти на 55%, но реальная заработная плата рабочих увеличилась чуть более чем на 10%, в то время как прибыль коммерческих компаний подскочила в 2,5 раза. Похожие данные характеризуют ситуацию и в других постиндустриальных странах; так, в Германии, где с 1980 по 1990 г. ВНП вырос несколько более чем на 20%, реальная заработная плата в течение всего этого периода оставалась на прежнем уровне, а прибыль капитала увеличилась более чем вдвое. VI. Рассматриваемые тенденций вполне объективны и знаменуют собой новое качество современного общества, в котором центральное место занимают знания и информация. В современных условиях проблема неравенства оказывается весьма комплексной и включает в себя как чисто имущественный аспект, так и аспекты интеллектуальный и социальный, которые становятся, на наш взгляд, базой основного классового конфликта постэкономического общества — конфликта между классом людей, способных к продуцированию информации и знаний и обладающих наиболее важным и наиболее редким ресурсом, определяющим благосостояние общества, и низшим классом, объединяющим тех, кто по тем или иным причинам не может войти в круг новой интеллектуальной элиты. Особый драматизм придают этой ситуации два фактора, на которые мы еще раз считаем нужным обратить внимание: во-первых, люди, принадлежащие к высшей и низшей стратам постэкономического общества, отличаются не только интеллектуальным потенциалом, но также и различными типами мотивации деятельности, различными типами разделяемых ими ценностей, а это гораздо сильнее подчеркивает масштабы формирующегося неравенства, чем собственно имущественные различия; во-вторых, нематериалистически мотивированные представители высшего класса, создавая уникальные и невоспроизводимые продукты, получают в свое распоряжение большую часть национального достояния, чем собственники финансового и промышленного капитала в индустриальном обществе. Сегодня мы не знаем и не можем знать, какими окажутся силы, способные придать постэкономическому обществу необходимую ему стабильность и комплексность. Единственное, что уже сейчас можно утверждать со всей определенностью, — это то, что переход к этому постэкономическому состоянию представляет собой одну из наиболее нестабильных эпох развития цивилизации, и закрывать глаза на эту нарастающую нестабильность было бы непростительной ошибкой. БиблиографияБауман З. Индивидуализированное общество. М., 2002 Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М., 1999 Громов И. А., Мацкевич А. Ю., Семенов В. А. Западная социология. СПб., 1997 Иноземцев В. Л. Наука, личность и общество в постиндустриальной действительности // Российский химический журнал. № 6. 1999 Иноземцев В. Л. Прошлое, настоящее и будущее классового общества: попытка нетрадиционной оценки // Вестник МГУ. № 5. 2000 Иноземцев В. Л. Сегодня и завтра экономики, основанной на знаниях // Вестник РАН. № 1. 2000 Иноземцев В. Л. Современное постиндустриальное общество. М., 2001 Иноземцев В. Л. На рубеже эпох: Экономические тенденции и их неэкономические следствия. М., 2003 Новая постиндустриальная волна на Западе: Антология / Под ред. В. Л. Иноземцева. М., 1999 Lash S. Critique of Information. London, 2002
|
Технологии будущего. Новые полимеры
Час истины. "Земские соборы на Руси"
ACADEMIA. Жорес Алферов. "Полупроводниковая революция. Наука и общество"
Комиссия по чудесам
Интеллект-видео. 2010. RSS
|
|