загрузка...

Экономическое пространство будущего

  • 16.06.2010 / Просмотров: 9954
    //Тэги: Гордон   экономика  

    Россия - царство пространства, в котором жизнь центров зависит от курса доллара или евро, а периферии - от погоды и урожая картошки. Это царство недолюбливает эксперименты и экспериментаторов, часто оказываясь сильнее. О том, как научиться уважать и понимать законы, инерцию и, если угодно, консерватизм пространства - географы Сергей Артоболевский и Андрей Трейвиш.







загрузка...

Для хранения и проигрывания видео используется сторонний видеохостинг, в основном rutube.ru. Поэтому администрация сайта не может контролировать скорость его работы и рекламу в видео. Если у вас тормозит онлайн-видео, нажмите паузу, дождитесь, пока серая полоска загрузки содержимого уедет на некоторое расстояние вправо, после чего нажмите "старт". У вас начнётся проигрывание уже скачанного куска видео. Подробнее

Если вам пишется, что видео заблокировано, кликните по ролику - вы попадёте на сайт видеохостинга, где сможете посмотреть этот же ролик. Если вам пишется что ролик удалён, напишите нам в комментариях об этом.


Расшифровка передачи


Александр Гордон. Какая Россия? Тут кто-то из мо-
их приятелей в недавнем разговоре (мы, как водится,
говорили о России) сказал: «Какая Россия? Выключи
телевизор, какая Россия?» Вот я сейчас живу за горо-
дом, я выключаю телевизор и – какая Россия? Эти со-
седи, может быть, в мае приедут, того я просто плохо
знаю, какая Россия?… А добраться до того места, ко-
торое тоже значимо и дорого, ну, это 4 часа, если есть
дорога, а если нет, то и весь день, и вот вся Россия, она
в этих трех точках. И это при том, что сейчас всё-таки
есть железные дороги, есть самолёты у нас и они ху-
до-бедно, но летают, есть автомобили, на которых ку-
да-то можно пробраться. Так вот, с точки зрения это-
го пространства необъятного, что такое Россия вчера,
сегодня, а, может быть, и завтра?
Андрей Трейвиш. Помимо всех этих материаль-
ных вещей есть ещё национальное самосознание. Оно
есть.
Александр Гордон. Поспорил бы.
Андрей Трейвиш. Ну да, нужны опросы, нужны точные данные на
этот счёт, но, вообще-то, кое-какие данные есть, и они
показывают, что национальное самосознание у росси-
ян имеет место быть. А вот, например, европейского
самосознания ещё перед Второй мировой войной во
многих точках Европы, не только России, не было. Я в
детстве, помню, читал книжку детские рассказы о жи-
вотных польского автора, жившего в Раве; так вот, там
к ним приблудился котёнок, которого они решили, как
интеллигентные люди, назвать «Европой», у него на
шкурке был такой контур, похожий на очертания Евро-
пы. Так вот, тётка Катерина, кухарка, экономка этого
дома, возмутилась: «Что это такое за имя вообще для
кошки?» – «Ну как, Катеринушка, это часть света, в
которой мы все живём.» – «Ничего подобного, я не в
Европе живу, а в Раве». Пока человек думает, что он
живёт в Раве, или, допустим, в Польше, он, конечно,
не ощущает себя европейцем. Но сейчас, судя по все-
му, ощущает. И точно также, может быть, за последние
всего-то 10 лет (они были тяжёлые такие, переломные)
появилось самосознание российское, как раньше бы-
ло советское. Много чего болезненного произошло, но
оно, судя по всему, появилось. И тут ведь важно по-
мимо всех объективных обстоятельств, помимо того,
что, конечно, Россия – это архипелаг, островов в море
этой периферии, малой доступности, глубинки, окра-
ин, огромных просторов, необжитых, неосвоенных, пу-
стеющих, депопулирующих и так далее, всё-таки ка-
кое-то такое ощущение появилось, что это есть то, что
нам страшно потерять. А проект, если он есть в голо-
ве, то он и будет пространством будущего. То есть, это
тоже важно.
Сергей Артоболевский. По-моему, вообще распад
пространства не значит, что распадается страна. Кри-
зис – люди живут бедно, стали меньше летать, мень-
ше ездить. Это пространство само по себе фрагменти-
руется, кто-то уходит в отрыв, кто-то отстаёт, это всё
так. Но, тем не менее, что-то удерживает это как еди-
ную страну. То, о чём мы говорим – регионализация,
фрагментация пространства, – как угодно это называй-
те, но всё-таки страна остаётся единой. И когда вы при-
езжаете на Камчатку, тем не менее, вы понимаете, что
приезжаете в Россию, несмотря на то, что упали свя-
зи любого характера с центром, с соседними региона-
ми и так далее. Тем не менее, остаётся понимание то-
го, что держит. Поэтому оказались столь преувеличен-
ными и, слава богу, не подтвердившимися многие про-
гнозы о том, как страна распадётся. Масса ведь бы-
ла карт, по каким швам распадётся Великое Княжество
Московское, Великое Княжество Приморское и так да-
лее. Ничего же не подтвердилось.
Александр Гордон. Вы знаете, с одной стороны я готов с вами со-
гласиться, с другой стороны, возьмём тоже немалень-
кую страну – Соединённые Штаты Америки. Там есть
две страны внутри одной, как минимум. И жители од-
ной страны, они переезжают по 8-9, в среднем, раз за
жизнь, причём, делают это иногда вынужденно, иногда
сообразуясь с обстоятельствами, но переезды эти бы-
вают, скажем, с берега одного океана на другой.
Сергей Артоболевский. Говорят, в среднем, раз в 7 лет.
Александр Гордон. Да, и это в порядке вещей. А с другой стороны,
есть (я там был) маленький городок в ста километрах,
даже меньше, от Нью-Йорка, жители которого никогда
не были в Нью-Йорке и не понимают, зачем им быть
в Нью-Йорке. И мотивируют это так: «Я иду в супер-
маркет – там тоже самое, что в Нью-Йорке. Я откры-
ваю каталог, если мне нужен какой-то товар, и мне это
привезут так же, как и любому жителю Нью-Йорка, так
что чего я там не видел?» То есть некое экономическое
пространство, которое абсолютно самодостаточно.
Сергей Артоболевский. Вот видите, вы уже сказали, что у каждого есть
своё пространство. У разных групп людей есть своё
пространство, в котором они перемещаются в течение
дня. Один ездит за сто километров на работу, а дру-
гой просто переходит дорогу. Есть своё пространство
в течение месяца, года, жизни. И каждый живёт внутри
своего пространства. Поэтому когда мы начинаем из-
учать миграцию, любую миграцию, от маятниковой до
дальних переселений, мы видим, как по-разному ведут
себя люди. У каждого своё пространство, оно как-то во-
едино сливается в мировое пространство, какое угод-
но. Для кого-то, как, скажем, у нас сейчас, для кого-то
уехать за границу стало обыденным явлением – ещё,
правда, не дошли до той степени развития, что можно
вернуться, это ещё, так сказать, следующая ступень,
ну да ладно. Но уже есть понимание, что это возмож-
но. А для других об этом даже смешно говорить – куда
он денется? Это всё нормально.
Андрей Трейвиш. Здесь Александр Гарриевич ведь что говорит?
Что общество американское устроено несколько ина-
че. И оно действительно устроено несколько иначе.
Оно складывалось как союз штатов. Оно вообще скла-
дывалось по логике движения снизу вверх. А у нас дав-
няя традиция централизации: общество очень часто
складывалось сверху вниз. И вот этот регионализм, ко-
торый так силён в Европе и в ряде других стран, до-
вольно силён в Штатах несмотря на всю унификацию,
как казалось бы, жизни в этой стране. А нам он при-
сущ в гораздо меньшей мере. Или как Николай Бердя-
ев писал: «Русская душа ушиблена ширью», и – неточ-
ная цитата, но примерно так: «Легко давалась русским
колонизация их пространства и нелегко давалась их
организация во что-то цельное и структурированное».
Значит, ещё важна какая-то структура этого простран-
ства. А структура эта у нас отягощена, конечно, этим
пространственным бременем. Тут спору нет, но в этом
специфика страны. Страна не исчезает, но специфика
у неё такая, что очень много пространства. Как писал
Чаадаев: «В России очень много географии и очень ма-
ло истории», она, так сказать, гасится. Время тонет в
этом пространстве.
Сергей Артоболевский. Плюс проблема дорог, на которую указывал
ещё классик.
Андрей Трейвиш. Проблема дорог.
Александр Гордон. И населения.
Андрей Трейвиш. Был такой период, как раз во времена Чаадае-
ва, когда не только этот «безумный» Чаадаев – в ка-
вычках «безумный» – но и Пушкин писал: «Лет через
500 дороги, верно, у нас изменятся безмерно по расчи-
слению философических таблиц», а раньше и не жда-
ли.
Александр Гордон. Причём, Пушкин знал, что говорил, он накатал
около 35 тысяч километров по России.
Андрей Трейвиш. Да, да. «И заведёт крещёный мир на каждой
станции трактир», что казалось уже беспредельным
чудом сервиса.
Но даже Николай I считал примерно в эту эпоху, что
расстояния – это проклятие России. А почему имен-
но в то время такой комплекс возник? А совершенно
очевидно почему. Не из-за самого пространства, не из-
за этого самого океана суши из шеститысячеверстного
расстояния между, допустим, Петербургом и Владиво-
стоком или Камчаткой. А ещё потому, что не было же-
лезных дорог. Их же начали как раз строить при Нико-
лае I. В Европе там они уже успели сжать эти экономи-
ческие дистанции. И сейчас у нас точно такой же ком-
плекс, быть может. Он исторический, он конкретный,
потому что мы опять отстали. Прежде всего в транс-
портном, в коммуникационном отношении.
Сергей Артоболевский. Гейне говорил про Европу, что железные доро-
ги уничтожили пространство. Для Европы это было бо-
лее-менее справедливо. При наших масштабах желез-
ные дороги и теоретически не могли, и до сих пор не
могут, уничтожить пространство. Нам этого просто ма-
ло, оно столь велико, что для того, чтобы его контроли-
ровать, нам нужны разные виды транспорта. Но я ду-
маю, что опасения Николая I были продолжены и ря-
дом других правителей, всех волновала потеря упра-
вляемости пространством. Что будет на этом огром-
ном пространстве вследствие слабой управляемости?
От Николая I до Владимира Путина – всех волнует во-
прос падения управляемости пространства. Что мы ви-
дим сейчас? Все опасаются регионализма, потому что
считают, что регионализм – это что-то связанное с рас-
падом. Дезинтеграция, ну, а в худшем случае, вообще
отделение от страны и, так сказать, – победоносное
княжество шествует в полной независимости, а хуже
того, продаётся Японии.
Андрей Трейвиш. Княжества, баронии, ханства и так далее.
Александр Гордон. Но вы же говорите, что и централизация невоз-
можна на таком пространстве.
Андрей Трейвиш. Исторически она оказывалась очень даже воз-
можна, эта самая централизация.
Александр Гордон. Но не эффективна?
Андрей Трейвиш. В конечном счёте или начиная с какого-то мо-
мента да, довольно малоэффективной. Но и региона-
лизм-то у нас слабый, за вычетом нескольких, конечно,
довольно сильных национальных регионов, и эксцес-
сы были, и до сих пор есть. Но если вы посмотрите на
региональное самосознание жителей разных россий-
ских регионов, в том числе очень ярких, поморских, ка-
зачьих южных, где вообще субэтносы существуют (это
ведь особые группы большого великорусского этноса),
то всё равно там довольно слабо выраженный регио-
нализм, он далеко не так силён у нас, как во многих
других странах. И это говорит о том, что века центра-
лизации не прошли даром. Люди чувствуют себя жите-
лями страны, а не гражданами того или иного узкого
региона.
Александр Гордон. Так это хорошо или плохо в сегодняшней ситу-
ации?
Андрей Трейвиш. Это данность, мне кажется, из которой надо про-
сто как-то уметь исходить, конструируя будущее или
думая о будущем. Это не хорошо и не плохо само по
себе. Это наша особенность.
Александр Гордон. Вы знаете, сейчас есть очень модное словосо-
четание «принцип субсидиарности». Это когда реше-
ние принимается на минимально разумном, низшем
уровне. И это очень тяжело внедряется у нас, потому
что есть желание всё централизовать. Когда я был в
органах власти графства Оксфордшир, я им задал во-
прос: «а вам хватает прав?», такой чисто советский во-
прос. И там никто не понял, что значит «хватает». Что
разумно делаем мы, что надо – мы отдаём вниз, что
надо – мы отдаём центральному правительству. Как бы
само собой понятно: вот это на этом уровне сделать
разумно – простые отходы убирают городские власти,
отходы токсичные убирают власти графства и, нако-
нец, лондонские власти ответственны за радиоактив-
ные, условно говоря, отходы. Это, конечно, огрубляя
ситуацию.
У нас это очень плохо приживается. То есть сло-
восочетание прекрасное. Везде вы его, так сказать,
найдёте. В реальной жизни у нас предпочитают всё
решать наверху. Какая-то маниакальная подозритель-
ность – а не дай бог это к чему-то плохому приведёт, в
итоге распад государства, переход под знамёна исла-
ма или что-то в этом роде, всем кажется, что это меша-
ет нормальному функционированию. На самом деле,
наоборот, такая ситуация провоцирует эти ощущения:
«а может быть, действительно стоит подумать о раз-
рыве с центром в той или иной форме?» Я бы сказал,
что это непродуктивная идея. Понимаете, вырастает
поколение, которое действительно представляет себе
Россию как точку. Вот с чем хочется бороться. Ну не
точка это, невозможно это.
Андрей Трейвиш. Кроме того, особенность нашего пространствен-
ного устройства не только в том, что это архипелаг цен-
тра, который тонет в огромном океане периферии, в
«океане суши» – это выражение евразийцев. Истори-
чески освоение ведь как двигалось?
Ведь исторически с Востока на Запад двигалась и
колонизация Соединённых Штатов или, скажем, Кана-
ды. Но она быстро пробежала сравнительно пустую
степную или гористую середину страны, оставив там
своё сельское хозяйство и ряд других видов деятель-
ности, и образовало полюса на двух океанических по-
бережьях. Океанические они, они такие талассокра-
тии, выдвинутые к морским побережьям. И два полюса
– более старый, восточный в их варианте, более мощ-
ный, и западный помоложе и пока менее мощный, но
чётко, так сказать, с провалом в середине, вот такой
профиль с подъёмами на краях.
А у нас нет: у нас долго двигалась на Восток эта ко-
лонизация. Центр тяжести населения, так называемый
расчётный центроид, прошёл за век 600 километров
откуда-то из Центральной России в Башкирию; на ре-
ке Белой он застрял и сейчас пятится слегка назад. Но
до Тихого океана эти волны освоения не доходили. Как
бы всё это гасло в Сибири и постепенно сдвигалось,
но второго полюса не образовалось. У нас глубинная
страна.
Больше того (если можно, покажите четвёртую та-
бличку из того набора, что мы подготовили). Проведе-
ны расчётные сравнения, очень простенькие. Брались
заселение, плотность населения, количество населе-
ния в одинаковом числе районов нескольких крупных
стран, брались Россия, США, Канада и Китай, и смо-
трели, насколько неравномерно заселены эти районы.
У нас эти районы довольно сильно разнятся по пло-
щади. Вот маленький район, где густое население, а
больший – естественно, там, где население разреже-
но. Тем не менее, контрасты населённости России по
одинаковому числу крупных районов всё равно мень-
ше, чем в этих странах. Даже если Россия дана в двух
вариантах.
Дело в том, что в Канаде, скажем, северо-западные
территории, Юкон, Нунавут (сейчас новая эскимосская
территория выделена), они же отсекают северные пу-
стыни от остальной более обжитой части страны.
Возьмём эти 11 наших районов – это старые госпла-
новские районы, они нарезаны меридионально, и по-
этому северная пустыня вместе с обжитой примаги-
стральной полосой. Их можно перенарезать, тогда по-
лучится 12 районов, по 2 северосибирских, по 2 южно-
сибирских.
Это доводит нашу неравномерность примерно до
американской, а Китай и Канада всё равно заселены
гораздо менее равномерно. Канадская ойкумена при-
жата к южной границе, китайская к восточным равни-
нам, но контрасты всё равно получаются у нас мень-
ше. Мы расплылись по нашему океану суши. Россия-
не не теснятся где-то в одном углу. И по какой оси рас-
плылись? Вряд ли по оси Запад-Восток. Если можно,
покажите рисунки 5 и 6. Вот эти профили с запада на
восток, видите? Они за век, это то, что происходило с
переписи 1897 года по семи меридиональным зонам
с запада на восток. Вот там, где верхушка, – это Цен-
тральная Россия.
Александр Гордон. То есть население увеличивалось…
Андрей Трейвиш. Население увеличивалось, кое-что менялось
немножко, видите, Западная Сибирь поднялась и так
далее. Но, в общем, они следуют друг другу. А вот если
посмотреть в разрезе север-юг, то видно, что уже к се-
редине века эта таёжная северная полоса сильно за-
дралась вверх. Раньше была почти ровненькая пира-
мидка такая, а уже к середине века сильно, так сказать,
поднялась эта таёжная, ближнесеверная, что ли, зона,
да и другие севера тоже поднялись, и потом вторая по-
ловина века мало что изменила в этой отношении. Юг
начал подниматься просто за счёт более быстрого ро-
ста населения где-нибудь на Северном Кавказе, там,
где ислам и так далее.
И потом, конечно, дешевизна рабочей силы, а по-
рой и просто рабский труд, который затаскивал на раз-
ные прииски, на лесоповал и так далее, сначала про-
сто сталинских зеков, потом по оргнабору очень боль-
шое количество людей, которых, может быть, там сей-
час и не нужно иметь. По крайней мере, в Советском
Союзе лет 25 вяло тянулись споры о том, недонасе-
лен Север, перенаселён Север. И Восток. У нас ведь
чем восточнее, тем по природным условиям получа-
ется и севернее, суровее условия, климатическая ма-
териковая асимметрия ещё влияет. Так вот, вяло тяну-
лись споры, что там лишние люди или что надо как-
то вахтовым способом и за счёт техники вытаскивать
эти ресурсы, коль скоро они нужны. И так это ничем
не кончилось, пока не началось просто бегство уже по-
сле всяких перемен рыночных. Просто бегство оттуда
и лишних людей, и далеко не лишних, вроде тех, кто
обслуживает Севморпуть, или метеорологов, или тех
специалистов, которые там нужны и которых северный
коэффициент уже не спасает.
Сергей Артоболевский. Государство обязано держать свою террито-
рию. Я не имею в виду даже в политическом плане,
но оно должно на своей территории обеспечивать кон-
троль тот, который необходим. Это с одной стороны –
территория. Но есть ещё более сложный вопрос. Это
своё население. А какие обязанности государства пе-
ред населением, живущем, скажем, на Крайнем Севе-
ре и заброшенном туда не по своей воле? Это пробле-
ма более чем острая. Тем более, у нас центристский
взгляд, из Москвы. Нам кажется, мы посчитали, что так
будет эффективнее, если мы начнём сокращать на-
селённость на Севере. Когда вы приходите непосред-
ственно к самим северянам, они реагируют на это на-
много более нервно, потому что это их жизнь, не гово-
ря о том, что мы не должны забывать, что в течение
длительного времени мы поставили этих людей в от-
носительно привилегированное положение.
Александр Гордон. Длинный рубль.
Сергей Артоболевский. Когда высокие зарплаты, когда у них была воз-
можность отдохнуть на юге каждый год и так далее, и
так далее. Немного по нынешним временам, но вспо-
мните былые времена – более чем. Теперь мы долж-
ны нести за них какую-то ответственность. Поэтому
тут следует находить оптимум между экономикой и ка-
кой-то социальной справедливостью.
Вообще, государство у нас сильно не дорабатыва-
ет, даже теоретически, своих обязанностей перед жи-
телями. Все у нас говорят о каких-то мифических «еди-
ных стартовых условиях». Ну, о каких единых старто-
вых условиях можно говорить в Москве или, скажем,
в Кузбассе? Или там Москва или Тува. И об этом ни-
кто не говорит. Потому что пространство подразумева-
ет неравенство. Вот это надо понять. Никаких единых
стартовых условий, это бессмысленный разговор. И, в
общем, на самом деле вредный.
Это абсолютно понятная вещь любому человеку на
Западе. Это воплощается в том, что мы называем ре-
гиональной политикой. Есть некие обязанности госу-
дарства перед своим населением, где бы оно ни жи-
ло. Эти обязанности, на самом деле, важнее даже, чем
обязанности перед территорией политические обязан-
ности государства перед своими жителями. Что-то на-
до им обеспечить, достойное что-то. А каждый досто-
ин своего, вы же понимаете. То, что достойно, там не
знаю, для Нидерландов – это для нас светлое буду-
щее, почти коммунизм. Но, тем не менее, государство
обязано об этом думать. Иначе и быть не должно. Это-
го мы, к сожалению, не имеем у нас. И когда мы го-
ворим о развитии, мы часто говорим «региональное
развитие», как хорошо звучит. А давайте подумаем,
что мы развиваем. Мы развиваем территорию. Заме-
чательно – вот нефтяное месторождение, мы его раз-
виваем вахтовым способом, пожалуйста – замечатель-
но развили территорию. Но у нас есть и обязанности
по развитию населения. И вот их мы, так сказать, не-
довыполняем.
Александр Гордон. Мне кажется, что здесь если и не осознанная, то
вполне «оправданная» политика, в кавычках, государ-
ства. Давайте мы подождём несколько десятков лет,
пока население сократится хотя бы на 30 процентов. И
тогда будем работать.
Андрей Трейвиш. Нам грозит это сделать вполне реально.
Сергей Артоболевский. Но тогда будет ещё труднее.
Андрей Трейвиш. Тут скрыто одно противоречие. С одной сто-
роны, депрессивный, банкротный, себя не окупающий
район нельзя закрыть как убыточное предприятие, го-
сударство не может себе позволить это сделать, оно не
может объявить о банкротстве территории. Оно может
объявить о банкротстве властей на этой территории, в
лучшем случае. Но с другой стороны, нужно ли помо-
гать этой территории или нужно помочь людям? В том
числе, если это экстремальная и в то же время отно-
сительно перенаселённая территория, то не вытащить
ли их в какие-то более пристойные места? Эта дилем-
ма, она всегда стоит.
Но если говорить о пространстве, экономическом
пространстве будущего, например, то с другой сто-
роны нужно, наверное, исходить из того, что любой
акт или событие такого регионального, национального,
местного развития, развития территории – это всегда
некая встреча. Встреча спроса со стороны людей, их
деятельности, их институтов, корпораций, ведомств и
так далее и предложения со стороны территории, тер-
ритории с её условиями и ресурсами. Если эти спрос
и предложение встречаются, то происходит акт разви-
тия. Если они расходятся во времени, в пространстве и
так далее, то развития может и не произойти. И чтобы
хоть что-нибудь прогнозировать (но это самое первое
приближение, разумеется, к этому делу), в принципе,
нужно знать этот спрос и это предложение.
Александр Гордон. А мы знаем этот спрос и это предложение?
Андрей Трейвиш. Теперь давайте отдельно о спросе и отдельно о
предложении. Что касается спроса, то мы его точно не
знаем и очень трудно его прогнозировать. Но тут есть
свои закономерности, они, правда, не совсем геогра-
фические или пространственные, они становятся тако-
выми уже когда реализуются, поэтому трудно предска-
зывать, когда эта встреча состоится.
Но так или иначе, экономическое развитие оно ци-
клично, как известно. Существуют определённые эко-
номические эпохи, которые сменяли друг друга века-
ми до нас, – это циклы кондратьевские, допустим, по-
лувековые. То есть существует определённый жизнен-
ный цикл, поколение производительных сил; оно при-
ходит и уходит, упрощённо говоря. И что касается пред-
стоящего, допустим, на ближайшие 25 лет, тут пример-
но известно, что на языке экономическом, кондратьев-
ской циклики, это будет второй кондратьевский полу-
цикл, первый из которых начался где-то после мирово-
го энергокризиса 75-го года, хотя некоторые считают,
что он начался с 80-го года.
И вот он сейчас практически заканчивается или за-
кончен. Это был электронный цикл, или начало инфор-
мационной эпохи. Следующий, вероятно, будет ин-
формационно-биотехнологическим. Причём «инфор-
мационно-био» не означает, что это биотехнологии
плюс компьютеры, а означает информационность в са-
мой биологии, то есть это генная инженерия, наслед-
ственность и так далее. Ясно, кто выиграл этот послед-
ний цикл Кузнеца – это полцикла Кондратьева – вот эти
примерно 20-25 лет. Если можно, покажите картинку,
карту потенциала мирового ВНП.
Выиграла Юго-Восточная Азия, как ни странно. Со-
бирались выигрывать очень многие, собиралась вы-
игрывать Россия, собиралась выигрывать этот пери-
од Латинская Америка, и у всех были, вроде, непло-
хие шансы, а получился вот этот третий полюс. Пер-
вой его выиграла Япония, а потом эта японская мо-
дель оказалась легко переносимой, тиражируемой на
Юго-Восточную Азию, на Тайвань, Гонкгонг, Сингапур,
Таиланд, Малайзию, материковый Китай, наконец. По-
явился третий мировой экономический центр.
А мы находимся отчасти в тени европейского ма-
кроцентра, самого старого, берущего начало с промы-
шленной эпохи, и вот этого азиатского, растущего и мо-
лодого.
Но вот кто выиграет второй полуцикл, нам пока не-
ведомо. Тот, кто сумеет предложиться хорошо.
Кстати, настолько здорово эти три северных олиго-
полии от юга отличаются, население-то мира устроено
совсем иначе. Вот эта огромная евроазиатская туша,
это тело, конечно, Индия и Китай, а вот уже даже аме-
риканский материк, довольно далёкий, изолированный
от остальных, он довольно слабенький.
Но сейчас повезло Азии, или азиатско-тихоокеан-
скому региону, где население росло сильно, оно всту-
пало ещё в трудоспособный возраст. И вот они хоро-
шо на этом электронном цикле, так сказать, поднялись.
То есть, получился резонанс своего рода. Всё вошло в
резонанс, и получилась удачная для них эта эпоха. Но
будет ли так дальше, зависит от того, где какое будет
предложение и какой спрос, а мы его тоже, конечно,
точно не знаем.
Теперь относительно предложения. Та территория
России, то население России, та инфрастуктура Рос-
сии, те производственные мощности и так далее, и так
далее, которыми мы располагаем, и те типы районов,
которые мы имеем, – вот это и есть то предложение,
которым мы располагаем. А они сейчас довольно про-
блемны, и ещё бог весть сколько это будет. Но, навер-
ное, принципиально есть два разных сценария, таких
вот совсем макросценария, совсем грубо говоря.
Первый – инерционный, это когда мы будем в основ-
ном жить на продаже сырья, в мире так будем выгля-
деть. Сдвиги населения на восток себе представить
очень трудно, но сдвиг инвестиций каких-то туда, осво-
ение, доосвоение новых ресурсов – это себе предста-
вить более-менее можно, но тогда мы будем постоянно
зависеть от цен на нефть, постоянно нас будут трясти
какие-то частые мелкие и крупные кризисы и так далее.
И второй сценарий – инновационный, то есть когда
мы всё-таки задействуем свой научно-технический по-
тенциал. Хотя бы тот, что остался от этого мощного со-
юзного ВПК. Как, когда и где – представить себе до-
вольно трудно, но то, что у нас есть набор определён-
ных типов регионов, как тяжёлых, так и довольно бла-
гополучных, – это мы знаем точно.
Причём проблемными не обязательно могут быть
регионы тяжёлые, кризисные, депрессивные, отстаю-
щие – все они у нас есть, это могут быть и крупные
городские регионы, вроде Московского. Но там свой
набор проблем, он отличается от набора проблем ка-
ких-нибудь угольных или текстильных ареалов, кото-
рые просто опустились в кризис в результате струк-
турных перестроек, произошедших с экономикой. Там
те проблемы, которые есть, – это как расселиться, до-
пустим, тем богатым новым русским и гастарбайте-
рам, которые заменили советских лимитчиков и кото-
рых очень притягивают эти регионы по понятным при-
чинам. Как поделить те высокие доходы, которые есть,
расслоение и так далее. Но это хотя бы проблема ка-
кого-то развития, тогда как у целого ряда других реги-
онов – это просто проблема замирания на какой-то ну-
левой точке замерзания.
Сергей Артоболевский. Вы знаете, если вернуться к пространству, по-
говорим ещё о циклах Кондратьева, как-то мне они то-
же ближе. Каждый цикл выбирал себе свои районы. У
Кондратьева было замечательные выражения, я цити-
рую первоисточник, «повышательная волна» и «пони-
жательная волна», вот его терминология. Именно этот
«повышательный» цикл выбирал свои любимые реги-
оны они процветали, они резко отличались. Лондон, в
общем, было довольно мерзкое место для проживания
во времена промышленной революции, а Ливерпуль
или Манчестер – это вообще была мечта. Сейчас всё
наоборот. И потом цикл бросал свои регионы – они ока-
зывались ненужными, когда уже не нужен был уголь,
когда не нужна была железная руда. И это происходи-
ло во всех странах, в России в том числе.
Но происходило ещё одно. На самом деле со вре-
менем эти все любимые районы, любимые территории
становились всё меньше и меньше по площади. И то,
что мы видим сейчас в пространстве, и в России, и на
Западе, это то, что проблемные районы, депрессив-
ные территории, даже слаборазвитые, становятся всё
меньше и меньше по площади и всё чаще и чаще со-
седствуют друг с другом. И у нас уже сложились ареа-
лы проживания довольно богатых людей, чуть вы про-
езжаете и уже попадаете, даже в пределах Москвы, в
совсем другие условия. Вот такая фрагментация про-
странства, она становится очевидной.
Но что ещё принципиально отличает два подхода,
один из которых я называл более цивилизованным,
другой – менее цивилизованным. Можно признать объ-
ективность этих процессов и сказать, что на самом де-
ле и ничего не надо. Рынок всё выровняет, всё будет
замечательно и плевать на все доказательства друго-
го, доказательства, что этого не происходит. Это то, что
мы имеем в значительной степени в родной стране. А
можно пойти по западному пути, когда кризис 29-32 го-
дов, всемирный экономический кризис…
Андрей Трейвиш. Великая депрессия.
Сергей Артоболевский. …Великая депрессия, как угодно, привела к
возникновению таких же ареалов, которые мы сейчас
видели у нас в угольных бассейнах. Я был в ареалах,
где безработица свыше 70 процентов фиксировалась
в какой-то период. Вот именно такой, выше 70 процен-
тов, она была в своё время в угольных бассейнах Ве-
ликобритании или Соединённых Штатов Америки – в
период этого великого экономического кризиса.
И надо признать, что это та цель, за которую не-
обходимо бороться, что социальная справедливость,
единство страны (довольно гуманитарные соображе-
ния, которые бы я отнёс к цивилизационным соображе-
ниям, что ли) заставляют вмешаться и что-то делать. И
сейчас мы говорим: давайте брать пример с Евросою-
за, давайте брать пример с Западной Европы. Мы там
видим вмешательство в процессы пространственного
развития со стороны государства. Оно не всегда соци-
альное: бывает и экономическое вмешательство – со-
здание полюсов роста, а порой даже направленное на
разрыв, это нам тоже приводят в пример.
Но давайте посмотрим, когда государство имеет
право сконцентрировать свои усилия в пространстве
на наиболее передовых территориях, помогать прежде
всего им. Я знаю только два таких примера в Европе –
это Нидерланды и Дания. Нидерланды помогают своей
коллективной столице Ранста конкурировать в между-
народном разделении труда на мировых рынках. Ну,
так добейтесь сначала той разницы, которую вы имее-
те в Голландии между наиболее передовыми и отста-
лыми районами. А когда мы приходим к родной стране,
где у нас любые из основных показателей отличаются
на порядок, от десяти до двадцати раз: валовой регио-
нальный продукт на душу населения, уровень безрабо-
тицы, реальный уровень доходов с учётом покупатель-
ной способности, то встаёт вопрос: как в этих услови-
ях можно не вмешиваться, является ли это разумным
подходом?
Вмешиваться сложно, на самом деле, это усложне-
ние системы. Почему, так сказать, не любят людей, ко-
торые пристают с этим вопросом? Потому что так хо-
рошо без регионального разреза! Мы его просто вво-
дим и усложняем картину. А без нас так было просто,
так ясно.
Причём рассказывают те же сказки, на которые уже
в своё время надеялись развитые страны. Что, на са-
мом деле, всё будет замечательно: повысится безра-
ботица, уменьшатся претензии к заработной плате,
район получит некие преимущества, туда прихлынут
капиталы – такая идеальная картина. Мировой опыт
показал, что не хлынут по ряду причин, что не толь-
ко рабочая силы нужна. И что хлынут туда, где она
квалифицированная прежде всего и особая, а как раз
не дешёвая. Это, кстати, к вопросу о нашем месте в
разделении труда. «Создадим свободные экономиче-
ские зоны, привлечём свою дешёвую рабочую силу».
Всё это, в общем, на поверку оказалось блефом. Нам
нечем привлекать, потому что, может быть, у нас и
дешёвая рабочая сила, но не совсем та, которая нуж-
на.
Александр Гордон. И не такая уж и дешёвая.
Андрей Трейвиш. Не самая дешёвая в мире.
Сергей Артоболевский. И, в общем, тут уже значительно больше кон-
курентов, чем нам бы хотелось. Так что, возвращаясь
к роли государства, хотел бы вот что сказать. Мы по-
пали в парадоксальную, в общем, ситуацию. Нормаль-
ная страна знает, какой она хочет видеть свою терри-
торию. Люксембург знает, какой он хочет видеть свою
территорию, у него есть депрессивные ареалы, он им
помогает. Конечно, немножко смешно. Но если учесть,
что эта же региональная политика решила много и вну-
триполитических проблем и, скажем, спасла от разва-
ла Бельгию в значительной мере, то, может быть, уже
и не так смешно.
Александр Гордон. Но тут всё равно смешно, знаете, почему? Пото-
му что интересно, каким же путём государство (я имею
в виду конкретный путь) сможет сделать так, чтобы
отсталые, депрессивные, исчезающие с карты России
регионы поправили свои дела? Ведь у нас бюрократия,
её никто не отменял, коррупцию никто не отменял.
Андрей Трейвиш. Бюджетную бедность никто не отменял.
Александр Гордон. Никто не отменял. Воровство никто не отменял.
Сергей Артоболевский. Вы отделяете коррупцию от воровства.
Александр Гордон. Я отделяю коррупцию от воровства, потому что
воруют все, а коррупционеров у нас немного. Для этого
надо занимать всё-таки место у кормушки избранных.
Андрей Трейвиш. А самое главное – это бедность, мне кажется.
Вот здесь действительно ключевое место. Для того,
чтобы что-то перераспределять, нужно сначала зара-
ботать. А чтобы заработать, нужно поймать вот эту
волну. То есть, чтобы встретились спрос и предложе-
ние, чтобы что-то заработало и дало заработать бюд-
жетам всех уровней, включая федеральный. Вот после
этого можно думать…
Александр Гордон. Сейчас единственно, чем центр может поде-
литься, – это скульптурами Церетели, которые можно
поставить в любом городе шахтёров…
Сергей Артоболевский. Я не уверен, что это улучшит инвестиционный
климат, здесь ещё отдельные исследования под ка-
ждую скульптуру надо заказывать…
Но это не совсем так. На самом деле перераспре-
деляются между регионами порядка 15-ти процентов
бюджета. И то, о чём я говорю, это придание неких пра-
вил этому перераспределению. Как раз коррупция воз-
никает прежде всего там, где нету правил. А бюрокра-
тия, величайшая бюрократия в мире всё-таки не в Мо-
скве, а в Брюсселе. Тот, кому хоть раз приходилось с
ней сталкиваться, наверное, меня поддержит. И, тем
не менее, эта величайшая бюрократия всех времён и
народов породила наиболее эффективную региональ-
ную политику из всех, которые мы знаем. Так что пе-
рераспределять можно то, что уже перераспределяет-
ся, надо перераспределять по определённым прави-
лам. Это первое. Но государство может не только пере-
распределять. Государство может привлекать другим
– ослаблением своего неусыпного влияния, своего не-
усыпного внимания, ослаблением своих смертельных
объятий.
Понимаете, когда государство регулирует количе-
ство нарезов на булке, это не шутка, а абсолютно
серьёзно. Вот оно ослабило чуть-чуть свою хватку в
Калининградской области – но не буду сейчас распи-
сывать, времени у нас нету, – это уже дало возмож-
ность этой области, несмотря на эсклавно-анклавное
положение, в общем довольно прилично выживать в
условиях всех перемен. А ведь до этого область была
особенно болезненной и закрытой областью, куда не
пускали иностранцев, которая была форпостом, кре-
постью, чем угодно, и она была брошена в рынок рез-
че всех. Причём ещё добавьте окружение. И перерас-
пределять было немного чего. Приняли первую феде-
ральную программу, где федеральное правительство
выполнило свои обязательства ровно на 3 процента.
Было 3 процента от обещанного объёма средств. Сей-
час вроде получше стало в новой программе, но это
абсолютно неважно.
Так вот, государство ослабило чуть-чуть хватку. Да-
ло проявиться инициативе людей, это ведь тоже супер-
сложно. Потому что там нет шахтёров, которые всегда
сложно приспосабливались к нынешней жизни, что в
Великобритании, что в Соединённых Штатах Америки,
что в России. Но там были военнослужащие. Это сле-
дующая категория людей, которым очень трудно ада-
птироваться к современной жизни. И, тем не менее, это
ослабление хватки уже дало свои плоды.
Александр Гордон. А в чём выражается ослабление хватки?
Сергей Артоболевский. Во-первых, в 96 году был принят специальный
закон «Об особой экономической зоне», сейчас уже за-
был точное название, но это единственный в стране
закон, посвящённый региону, таких примеров просто
больше не было.
Александр Гордон. Будет Чечня теперь.
Андрей Трейвиш. И пошли таможенные истории, пошло воров-
ство янтаря и так далее, и так далее. Прелестей много
оказалось.
Сергей Артоболевский. Как будто бы в других местах не пошло бы во-
ровство. Все прелести пошли. Видимо, в чуть большей
степени, чем в других регионах.
Но, тем не менее, им предоставили льготы, которые
привлекли, худо-бедно, некое количество зарубежных
инвестиций. Не так уж мало – и причём реальных, не
только кипрских инвестиций, а, скажем, германских. И
предоставленная свобода позволила им привлечь в
некотором количестве, назовём это так, германский ка-
питал в разных своих форумах, начиная от носталь-
гического туризма потомков, и кончая производством
– сборкой БМВ, пускай первоначально из 5-ти частей
или из 6-ти собирали БМВ. Это позволило людям вы-
жить за счёт того, что таможенные пошлины на ввози-
мые товары были отменены. И при более низком уров-
не заработной платы, даже чем в среднем по стране,
покупательная способность была реально повышена.
Так что, государство имело возможности.
Александр Гордон. Да, но это вот противоречит тому, о чём вы го-
ворите. Это ведёт как раз к тому, что житель Калинин-
града очень скоро перестанет говорить о себе, как о
жителе России. А если эту политику проводить после-
довательно во всех регионах, то я просто вижу, как жи-
тель Башкирии говорит о себе, как о жителе Башкирии.
А Приморского края, как Приморского края.
Андрей Трейвиш. Естественно, там уже есть такие течения. Но
это-то и понятно. России вообще-то никогда не везло
с эсклавами, или анклавами, тут нет точного термина.
Аляску продали, Порт-Артур потеряли, ну, и так далее.
Александр Гордон. Теперь очередь за Дальним Востоком.
Андрей Трейвиш. Ну, он всё-таки не анклав, там сплошное тело
страны. А вот Калининград, да, он отрезан. Но это осо-
бый случай.
И я в то же время соглашусь, пожалуй, с Сергеем
Сергеевичем, что ослабление государства, вот по это-
му хотя бы принципу «если не можешь помочь, не ме-
шай», – оно может дать какой-то эффект, но только
приходится иногда пройти через очень трагические и
тяжёлые испытаний после того, как внезапно эта под-
порка рушится. Все наши 90-е годы тому пример.
Ну, скажем, чтобы это было чуть-чуть нагляднее.
Когда-то корова была номенклатурой райкома, её не-
льзя было резать. Вот эта одна из тех подпорок, ко-
торые подставлялись. Неэффективное было животно-
водство. Давала эта корова в несколько раз меньше
молока, чем в развитых странах. Но, тем не менее, за-
резать её, забить вопреки воле начальства было ну ни-
как невозможно. Это просто контролировалось жёстко.
И вот, этот рост поголовья, он так подпирался этим
жёстким государственным контролем, пока в один пре-
красный день или год, не знаю, какой, 91-й, наверное,
вдруг всё это рухнуло. И поголовье сократилось в два
раза. И начали скот резать, началась сегрегация даже
среди коллективных хозяйств, уж не беря фермерские
или какие-то другие. Да, в конце концов, сбросив часть
поголовья, те, кто оставили коров, уже теперь их как-
то кормят. И что-то такое получают, хотя резко показа-
тели вверх ещё не пошли.
Но помимо всего этого ведь произошло ещё и та-
кое любопытное явление. Когда у нас было собствен-
ное мощное животноводство, но низкопродуктивное,
мы ввозили кучу зёрна, в том числе кормового. Гово-
рят, Черчилль в последние годы своей жизни, когда Со-
ветский Союз начал крупные хрущёвские закупки хле-
ба из-за границы, Черчилль расхохотался и сказал: «Я
думал, что умру от старости, а теперь знаю, что умру
от смеха»: Советский Союз ввозит зерно – эта великая
зерновая держава и так далее.
Значит, после того, как обрушилась поголовье, ко-
торое вообще было действительно малопродуктивно,
пришли к выводу, что можно ввозить готовое мясо.
Оно нам дешевле станет. Там оно дешевле обходится.
И мы, в общем, сильно подорвали своё животновод-
ство, но зато мы снова стали зерновывозящей стра-
ной. Пусть не в таких масштабах, как когда-то доре-
волюционная Россия, но 12 миллионов тонн ты готов
вывезти. Евросоюз даже начал защищаться от наше-
го зёрна, вводить всякие санкции. То есть здесь само-
регуляция произошла. Но произошла она после того,
как было подставлено очень много всякого – как в шах-
те – крепежа, подпорок. И это искусственно продляло
жизнь какой-то отрасли или задирало вверх показате-
ли какой-то отрасли. Когда вы убираете эти подпорки,
всё рушится с гораздо большим треском, чем когда это
идёт эволюционно плавно. И только потом как-то уста-
канивается. Так что…
Сергей Артоболевский. Просто роль государства бывает очень разная.
Надо сказать, что западная региональная политика,
если мы её возьмём, доказала правильность идеи Па-
влова – я имею в виду физиолога, – «что эффективнее
для обезьяны или регионального развития – банан или
палка?» Безусловно, банан.
Потому что на Западе тоже же пытались прибегать к
ограничениям – ограничению роста больших городов,
например. Вы думаете, это только у нас было? Нет.
Причём, к ограничению роста Лондона, Парижа, всего
чего угодно; прописки как таковой не было, но, тем не
менее. Существовало и получение специальных раз-
решений на строительство в определённых регионах,
где этого не хотело государство – и от всего отказа-
лись.
На самом деле поняли, что работают только по-
ощрительные меры. А поощрительные меры они как
раз объединяют страну. Тот же Калининград понима-
ет, что он получил свои преференции от федерального
центра и чувствует некую заботу. А на самом деле то,
что он отделится, это большая политическая игра. 2-3
процента населения где-нибудь реально поддержива-
ют эту идею. При всех опросах – выше 6-ти никогда
не доходило. Так и остальные регионы. Если они чув-
ствуют некое внимание центра, выраженное в деньгах,
в правах, в уважительном разговоре или в чём-то дру-
гом, они же понимаю, что это идёт от центра.
Но есть ещё абсолютно понятная вещь – у нас 89
субъектов Федерации. У нас приблизительно две с по-
ловиной тысячи следующих территориальных единиц,
назовём их муниципальными единицами первого уров-
ня. И в этих условиях, кто ещё может решить, где
вмешиваться, кому помогать, как проводить перерас-
пределение? Только федеральный центр. Предполо-
жение, что это может быть вече 89-ти губернаторов,
которые будут всё решать, и где кто громче крикнет,
тот и получит помощь, они абсолютно беспочвенны.
Таким образом, я бы сказал, что региональная поли-
тика – это вещь, предполагающая умное вмешатель-
ства государства. Но никто же не говорит о глупом:
«заставь дурака Богу молится», он себе, как известно,
определённый орган разобьёт.
Александр Гордон. Тут мне хочется процитировать другое выраже-
ние: «хотели как лучше, получилось как всегда». Го-
ворить об умном вмешательстве государства в нашей
стране за последние 10 лет… Вы можете называть
хоть один пример, кроме Калининграда, умного вмеша-
тельства государства в дела региона?
Сергей Артоболевский. Во-первых, хочется надеяться, конечно. Как вы
понимаете, надежда, она ведь последняя умирает. Во-
вторых, на самом деле всё-таки тихо-тихо, потихонеч-
ку, наше государство становится не таким, что ли, глу-
пым. Вот в нашей области – это федеральные и целе-
вые программы. Они были очень популярными, их при-
нимали, но никто не выполнял.
Вот уже с последними программами, во-первых, по-
няли, что их не может быть много. Абсолютно бессмы-
сленно давать всем по рублю в виде инвестиции, надо
кому-то дать 10, а кому-то не дать ничего. Это, так ска-
зать, потихонечку поняли.
И поняли другое, что нельзя «закрывать регион».
Что такое были наши федерально-целевые програм-
мы? Идеология поменялась, это очень любопытно.
Раньше это был список; и решали, кому дадим из сво-
его списка, начиная от завода, кончая последней шко-
лой. А теперь всё-таки есть понимание, что такое инве-
стиционный климат. То есть, на самом деле, государ-
ство тоже цивилизуется.
Но в государстве есть одно принципиальное отли-
чие. Мы часто говорим в нашей профессии о факторах
размещения. Есть сырьевой фактор размещения, ра-
бочая сила, и они удивительно инерционны. Они очень
долго меняются. И уходят десятилетия на то, что что-то
изменить. И только один фактор можно включить или
выключить относительно быстро – это воздействие го-
сударства. Этим широко пользуются и на Западе. По-
тому что нет другого. Понимаете, вы не можете при-
казать населению стать квалифицированнее. Должно
смениться поколение. Вы не можете создать нефть.
Для этого, как вы знаете, требуются миллионы лет. А
вот поменять политику и осуществить какое-то вмеша-
тельство вы можете довольно быстро. С каким резуль-
татом – это другой вопрос. Конечно, у нас государство
вообще, надо сказать, враг пространства. Вот не нра-
вится ему это пространство: то, что в нём происходит.
Всегда существуют какие-то опасения, какая-то демо-
низация пространства.
Андрей Трейвиш. Как при Николае Первом оно его побаивается.
И не зря.
Сергей Артоболевский. Ну, возможно, и не зря. Но, знаете, надо боять-
ся, но, тем не менее, надо его учитывать. Вообще, лю-
бопытно, а какое оно будет, наше пространство в буду-
щем? Потому что западные люди, с которыми я бесе-
довал, – когда я говорю «люди», это не люди на ули-
цах, а мои коллеги, географы, – говорят: скорее все-
го, то, что нас ждёт, можно описать такой картинкой.
Это жильё для богатого и среднего классов, окружён-
ное заборами и трущобами.
Ради бога, не думайте, что это трущобы в полном
смысле этого слова. Это будет несколько лучше наших
пятиэтажек, а, может быть, даже и отдельные дома,
но всё равно это будет уже абсолютно другой уровень
жизни. всё-таки там будут проживать маргиналы – эми-
гранты, одинокие матери, безработные. То есть наше
пространство распадётся.
Александр Гордон. Но вы сейчас просто описываете районы Нью-
Йорка…
Сергей Артоболевский. Есть замечательное понятие – «эксклюжн» и
«инклюжн», то есть «включение» и «исключение». Вот
пространство и распадается на то, что будет включено
в основное пространство, и то, что будет исключено.
Недаром понятие «центр – периферия» так поменяло
своё значение. Вот «центр» – это что? Москва, в нашем
понимании. А периферия – это, скажем, Ямало-Ненец-
кий автономный округ. Это же поменялось. Уже в Мо-
скве или в Московской области есть районы, которые
логично отнести к периферии. А если вы возьмёте Лон-
дон где-нибудь в районе Ист-Энда, это действительно
уже периферия, эти районы «исключены».
Андрей Трейвиш. Уже не доки, но…
Сергей Артоболевский. И это всё чередуется. Вы можете за полчаса пе-
рейти в другую социальную формацию.
Александр Гордон. Нагатинская пойма – это явно не Москва.
Андрей Трейвиш. И всё-таки, и всё-таки. Россия – страна великих
реформ и великих реформаторов. Их было много. На-
верное, потому, что она не умела меняться плавно и
непрерывно из самой себя. И время от времени прихо-
дили великие реформаторы. Начиная, по крайней ме-
ре, с Петра Первого. Но если реформаторам России,
вплоть до последних реформаторов Ельцинской эпо-
хи, часто удавалось обмануть, обогнать время, как-то
ускорить его, пустить страну вскачь и так далее, то про-
странство российское, вот эти огромные просторы, об-
мануть, как правило, было очень трудно. Вязли они на
этих просёлках. Не пускало их это пространство, дале-
ко реформы не шли, они гасли на этих дистанциях. И
с этим тоже не считаться нельзя. Потому что может в
очередной раз «хотели как лучше, а…»
Сергей Артоболевский. У большинства западных специалистов в этой
области указано, что рынок многое, что решает. Но ры-
нок и создаёт региональные проблемы… И никаких чу-
дес не бывает…


Обзор темы


Географические основы общественного развития. Еще Гердер писал: чтобы понять события, нужно знать три независимых фактора: время, место и национальный характер. На самом деле время и место взаимосвязаны, с ними взаимодействует и тоже меняется характер народа. По Э. Реклю, теория есть география во времени, а география — история в пространстве. Универсален и географический принцип полимасштабности, из коего выведен лозунг: мысли глобально, действуй локально.
Даже если представить территорию, где природные условия всюду совершенно одинаковы, ее социально-экономическая развитие все равно не будет равномерным. В этом случае работает, например, удивительно живучая модель рыночных колец И. фон Тюнена. Эта модель родилась в прусском Мекленбурге (не в «изолированном государстве»!), который в XVI в. был звеном в разделении труда, а проще — одним из амбаров Европы. Продукция Тюненова поместья вряд ли поедалась в Востоке, скорее плыла оттуда в Амстердам или Лондон, где давали лучшие цены. Еврорынок, лелея свой эпицентр, породил на периферии монстра в виде плантационного рабства в Америке и «второго издания» восточноевропейского крепостничества, потом русского, неотделимого от позднего первого издания. Да и наш рынок надолго заложил трещину между промышленным Севером и черноземным Югом.
Этот факт неприятен тем, кто верит во всеобщий прогресс: даже мирная экономическая интеграция (глобализация), как и имперская силовая, требует жертв, оборачиваясь для периферий застоем, даже откатом назад. Пусть не навсегда: различия сотрутся, если тот же центр не воспроизведет их при новых волнах модернизации. Неравенство вообще не лимитирует развития, а служит его источником и спутником. Ограничения возникают тогда, когда общество не готово платить за «прогресс» чрезмерную цену, не допускает сегрегации сильнее некой предельной (роль государства). Правда, коридоры такого рода чаще интуитивны, чем рациональны, их нелегко рассчитать.
Рассмотрим основные составляющие социально-экономического пространства России, возможности и закономерности их развития.
Центр. Район. Страна. Каковы инерция и новации в развитии российского крупногородского архипелага? Пространство страны и город-центр связаны множеством нитей. Сети городов различаются плотностью, строением, типами расположения и функций. По Н. Н. Баранскому, города и дорожная сеть есть каркас, который формирует территорию, придает ей определенную конфигурацию. Города-метрополисы и особенно столицы, представляя свои страны, впитывают, помимо прочего, и присущее культуре отношение к пространству, характеру городов, многие из которых у нас только носили это имя, имея вид и значение большого села. Среднее расстояние между ними в обжитой зоне Европейской России к 20 в. достигало 60–85 км, на Урале — 150, в Сибири — 500 км. За Уралом оно теперь вдвое меньше, но к западу от него сократилось лишь до 45–75 км. Между тем, центр Европы лет 500 покрывает сеть городов, отстоящих на 8–20 км. Там крестьянин за день пешком успевал на рынок и обратно, а тут и на лошади ездили сутками. Это затрудняло обмен, развивая у деревни привычку к самообеспечению.
Урбанизация в ХХ веке. Динамика доли городского населения в ряде стран и регионов мира. В 20 веке, после полосы социально-политических потрясений, Россия пустилась догонять развитые страны и настигла их по доле статусно-городского населения около 1980 г., чуть раньше Латинской Америки. Итоговые 3/4 ниже, чем, например, в Северной Европе, но сравнимы с уровнем США и Франции. В 1970 г. СССР смело называли землей больших городов: их стало больше, чем в самих США. К 2000 г. в городах размером свыше 250 тыс. человек жили 36% всех россиян, в 100-тысячных — 45,5%.
Но вскоре сказалось исчерпание людских ресурсов, питавших рост крупных городских узлов. В 1950 г. Московская агломерация делила с Парижской 4–5-е места в мире, к 1990 г. они уступали 15 гигантам, а после 2015 г., видимо, уйдут из списка первых 30. Население России убывает быстрее, чем в Европе, за счет низкой рождаемости и особенно высокой смертности, вопреки притоку мигрантов из СНГ. По своей поздней, но быстрой урбанизации Россия близка к среднеразвитым странам, а демографически она ближе к Западу.
Индустриализация с ее аппетитом на рабочую силу создала много новых номинальных городов и заставила расти старые во всех районах страны. Около 630 из 1090 российских городов возникли после 1917 г., каждый третий — после 1945. Они часто росли быстрее, чем успевали созреть, имея облик «промышленных деревень».
Условные и реальные города и горожане. Из 105 млн. формальных горожан России, населявших 2948 пунктов, более четверти составили жители поселков городского типа и малых городов, к которым у нас обычно относят те, чья людность не выше 50 тыс. жит. Именно эти группы поселений (к началу 2002 г. их было 2609), особенно старые, с деревянной застройкой, непохожи на таковые по европейским понятиям. Есть и молодые наукограды, центры при электростанциях, представители некоторых других функциональных категорий обычно застроены многоэтажными домами с удобствами. Но их вряд ли больше 250–300 (10–11%). Точнее сказать трудно, не имея подробных данных о характере городской застройки; приходится использовать иные признаки. Итак, реальная структура занятий расходится со статистической урбанистической структурой населения. Отчасти потому, что статистика учитывает население в пределах городской черты.
Из городской цивилизации обычно выпадают малые города. Но даже в миллионных (без столиц) каждый 10-й живет без нормального туалета и 5-й без горячего крана, если не устроил его сам. В целом каждый третий город страны — это скорее село, где преобладает так называемый «частный сектор»: одноэтажная Россия с огородом, скотом, птицей.
Географы любят подчеркнуть, что социальная поляризация имеет пространственное выражение и что у разных полюсов свои ценности. В центрах жизнь зависит от курса доллара, на периферии — от погоды и урожая картошки. Садово-огородная деятельность ведется даже тогда, когда экономически она почти бессмысленна, то есть по инерции и традиции, передаваемой из поколения в поколение.
Итак, реальных городов и горожан у нас меньше, чем формальных. Крупные и влиятельные центры есть территориальная элита страны, как высшие классы — элита социальная. Отчасти потому, что элита в таких центрах живет, усиливая их престиж. Опережающее развитие, обновление, неформальное лидерство тоже вызывают зависть и неприязнь провинций. Достижения и новации центров в теории должны достигать периферии. В жизни крупногородское и региональное развитие зачастую разновекторны, асинхронны и конфликтны. К 21 в. контрасты не везде ослабели, а то и усилилось, в том числе среди самих городов.
Специфика российского архипелага ведущих центров. Как устроена сеть главных российских городов, как на них влияли и как влияют они на просторы страны? Тут есть два главных аспекта: иерархия и география. В обоих случаях видны признаки, как инерции, так и новаций.
За 20 век усилился контраст между первым городом, ныне Москвой, и вторым, Санкт-Петербургом, с его, как принято говорить, «областной судьбой». Москва в значительной мере перехватила у града Петрова даже роль окна в Европу. Зато в пределах России выровнялся ряд 15–20 центров, следующих за лидерами и в известном смысле распределивших между собой столичный потенциал Петербурга-Ленинграда. Подмосковье, самая мощная в стране городская агломерация, даже без ее центра по своим масштабам составляет как бы вторую северную столицу, но только рассредоточенную вокруг первопрестольной и не имеющую в своем составе особо крупных городов.
В целом концентрация экономической деятельности в России выше концентрации населения. Но не все ее виды ведут себя одинаково. Разница между ранжированными рядами крупногородских скоплений по их людности, более плавному по промышленному весу, но еще более крутому по сервисно-торговому обороту видна. Оценки объемов индустриальной продукции, общего оборота товаров и услуг, а также сравнительно эластичного спроса населения в 40 агломерациях страны показывают, что все 40 агломераций вместе взятых концентрировали около 60% населения страны, 69–72% ее промышленной продукции и оборота и 78–79% спроса на предметы потребления за вычетом самых насущных. По объему последнего Московская агломерация (за счет нуворишей и среднего класса Москвы) в 7 раз опережала Петербургскую, не говоря об остальных.
Ранжированный ряд агломераций по объемам оборота торговли и услуг падает не так круто, а среди промышленных лидеров контраст еще меньше: центры Урало-Поволжья и Сибири уже мало уступают столичному. Эта давняя тенденция резко усилилась в 90-х гг. После дефолта 1998 г. сдвиг индустрии, ставшей более первичной, топливно-сырьевой, на восток приостановился, но вообще с тех пор изменилось немногое. Смещение экспортного производства в срединную зону страны, вытянутую по оси Таймыр-Ямал-Урал-Волга и скрепляющий западную часть России с восточной, усугубило структурный контраст между нею и очагами постиндустриализма.
В целом в ходе кризиса одни центры модернизировались, упорно двигаясь к постиндустриальной структуре экономики и занятий, другие оставались промышленными, а третьи нищали, опускаясь куда-то вглубь времен, во власть кормилицы-земли.
Перспективы формирования экономического пространства. Догоняющее скачкообразное развитие и радикальные реформы, типичные для стран глобальной полупериферии, часто требуют мобилизации, «сжатия в кулаки» ресурсов и самого пространства. Достигаемая этим конвергенция, сближение немногих элитных центров с мировыми образцами чревата дивергенцией периферий. Тут есть своя логика, та же, по которой обществу нельзя без элиты — без развитых центров не будет развитой периферии. Но у нас сама схема диффузии дает сбои. До дальней периферии волны могут не дойти, увязнуть на проселках.
Вот откуда старое, идущее от П. Я. Чаадаева, суждение о том, что Россия — это царство пространства, а не времени, где много географии, но мало истории. Современные теоретики модернизации выражаются иначе: конфликт двух скоростей (а с ними укладов, классов и т. п. ) дополняет и поглощает конфликт пространств. Реформаторам России порой удавалось обмануть время, пустить его вскачь хотя бы в главных центрах. Труднее обмануть пространство с его размерами, традицией и инерцией, не утонуть в этом океане суши. И хотя нельзя не видеть сдвигов пространственной структуры России за век урбанизации и больших скачков, многие свойства этой структуры очень устойчивы.
Географически города России — это асимметричный «архипелаг» островов в океане внутренней периферии. Асимметрию отражает порядок геоцентров населения городов разных весовых категорий. Односторонняя асимметрия обитаемого пространства — не редкость. Но у нас, в отличие от США, Канады, Бразилии и «тонзурной» Австралии, ее дополняет не окраинность, а, наоборот, глубинность главных центров и особенно их удаленность от побережий. В итоге среднее расстояние 20 городов-лидеров РФ с учетом их размеров до ближайших морей достигает 730 км.
На Американском континенте и в Евросоюзе оно в 3–6 раз меньше. В Европе абсолютные дистанции до морей и границ коротки, но с учетом размеров территории и типичных расстояний они могут быть весьма значительными (до 22–29% приведенных радиусов территорий). Россия же по этому параметру — страна скорее азиатская. Общая степень периферийности ее центров та же, что у Индии и Китая: 12–13% условного радиуса.
Трение пространства — общая проблема стран-гигантов — обостряется периодически. В 1830–40-х гг. не только Пушкин и Чаадаев, но и Николай I считали расстояния проклятием России. Почему именно тогда? Да потому, что страна отстала с устройством железных дорог, сжавших дистанции в Европе. То есть национальный комплекс неполноценности возникал от неприятного сравнения. К 20 веку этот разрыв сократили, началась великая эпоха русского «рельсового империализма». Теперь у России снова комплекс, и снова не так из-за самих расстояний, как из-за способов и цен их преодоления.
Этот самый народный транспорт в 90-х гг. сократил перевозки грузов в 6 раз, а пассажиров — вдвое. По отношению тарифов на поездки поездами между Москвой, Новосибирском, Владивостоком и центрами прочих субъектов РФ к душевому доходу их жителей в 1985 и 2001 гг. (до нового подорожания билетов с 2002 г.) выясняется, что для «богатых» москвичей страна стала ближе, а большинству провинциалов поездка в Москву обходилась в 1,5–3,5 раза дороже, чем раньше. Жителю Забайкалья и юга Дальнего Востока, чтобы навестить родню на западе России и вернуться назад, нужно было скопить два месячных дохода. Лишь для Петербурга, Самарской области и нефтяного Приобья столица стала экономически ближе, чем в советское время.
В ближайший к Москве город-миллионер Нижний Новгород (450 км) поезд обычно идет часов шесть-семь: ни за день обернуться, ни толком выспаться. Нижний Новгород — один из аутсайдеров всероссийских гонок, причем относительная близость к столице его скорее угнетает: там ощущают, что накрыты «тенью» столичного монстра.
Пока мы гадаем, как связать хотя бы главные центры страны новыми и дорогими средствами транспорта, техника предлагает иное — современную спутниковую, сотовую связь. Для России с ее расстояниями, это может стать выходом. Еще бы занять лидирующие позиции в разработке новейших информационных и коммуникационных технологий! Есть и другая проблема — реальная потребность в них обитателей наших «глухих углов», оторванных от мира не только технически, экономически, но и культурно, и психологически (думами о погоде и картошке, а не о интернете).
Еще раз об экономическом пространстве будущего. Вывод напрашивается сам собой. В общей форме он звучит, быть может, тривиально, но все так же убедительно: с пространством России нельзя шутить! Оно недолюбливает эксперименты, экспериментаторов и часто оказывается сильнее, даже когда на их стороне большие материальные ресурсы и воля преобразователей-новаторов. Законы, инерцию и, если угодно, консерватизм пространства следует уважать и понимать (а мы, надо признать, понимаем их слабовато).
Главным средством организации и контроля этого пространства служили и служат его основные центры. Их сети, системы от него неотделимы, они стали его ключевой частью и, можно сказать, его «делают», обладая в то же время собственным строением, логикой и инерцией. Их лидеры (элита) проявляют склонность к сотрудничеству с равными себе. Если равных партнеров мало, а страна не изолирована, они подключаются к внешней, глобальной сети, забывая братьев меньших. Это центры-иностранцы, очаги культурных псевдоморфоз. Но «прививками извне» эти центры страхуются от синхронных со странами спадов, обеспечивая инерцию движения, постоянной инновативности и сохраняя тем самым эмбрионы подъема для всей страны.
Не имея демографических, финансовых и иных ресурсов для расширения этой сети, создания новых крупных центров и узлов, надо исходить из того, что есть и учесть инерцию покоя пространственных форм, присущую зрелым, сформировавшимся структурам, к которым — хотим мы того или нет, — уже относится структура расселения России. Ломать и перестраивать ее тотально либо фрагментарно, за счет какого-то ключевого звена (перенос столицы и т. п. ), практически нереально и опасно. В России это многие понимают. Вопрос в том, как использовать эти сложившиеся формы в интересах страны, как напитать их новым содержанием, с чего начинать и как продолжать.
По сути, география учит тому же, чему история: перескакивать в пространстве не менее опасно, чем во времени. Этот урок можно понять и применить по-разному. Но если продолжить аналогию с архипелагом центров в океане периферии и допустить, что океан потому так могуч, что хилы острова, то укреплять в первую очередь надо бы их. Дальше реанимацию пространства, наверное, лучше вести через прибрежные воды, то есть через пригороды, этот особый мир центро-периферии с его особой средой, бойким (полутеневым) рынком жилья и земли. Он заслуживает отдельного анализа, для которого в данном случае не остается места.
Главным средством организации и контроля этого пространства служат его основные центры, города. Их сети и системы от него неотделимы, с ним срослись, стали его ключевой частью. Можно сказать, они его и «делают», в то же время обладая собственным строением и логикой развития.
В масштабах же страны остается верной старая истина: земля и люди — два наших главных богатства и две главные боли. Причем богатство измеряется не площадью и ресурсами, не заводами и пашнями, а состоянием территории и ее обитателей, качеством жизни на ней, причем жизни большинства. Большинство жителей России давно и прочно связаны с тем городским архипелагом. Придется исходить из того, что есть. Но быть вдвойне осторожными со столь доступными и заманчивыми административными мерами вроде перекройки внутреннего деления или переноса столицы.
Вышесказанное служит теоретической основой для решения прикладной задачи организации экономической политики государства, той самой региональной политики, которая у всех на слуху. Прежде всего, что такое регионализация? Лет 15 лет назад регионализацией считали у нас то укрепление связей между областями и странами, их интеграцию в обширный регион, то районирование как вид пространственного таксономирования. Современный у нас 89
субъектов Федерации. У нас приблизительно две с по-
ловиной тысячи следующих территориальных единиц,
назовём их муниципальными единицами первого уров-
ня. И в этих условиях, кто ещё может решить, где
вмешиваться, кому помогать, как проводить перерас-
пределение? Только федеральный центр. Предполо-
жение, что это может быть вече 89-ти губернаторов,
которые будут всё решать, и где кто громче крикнет,
тот и получит помощь, они абсолютно беспочвенны.
Таким образом, я бы сказал, что региональная поли-
тика взгляд толкует ее как структурирование процессов (развития) в пространстве, выделение в нем сообществ, различий и границ, то есть по существу как районообразование.
Слово регионализация широко зазвучало в 90-х годах, отражая резкое повышение роли регионального фактора в жизни России. На Западе это явление называют ростом триады: а) самобытного «духа» региональных сообществ, их идентичности; б) движения (столетнего во Франции, а ныне глобального) за сохранение этого духа и самоуправление провинций, против жесткого централизма и мелочной опеки Центра; в) учета интересов и нужд регионов в политике, планировании, управлении.
Проблемы регионализации разнообразны. При этом у каждого автора на первый план выходят определенные аспекты регионализации, а в целом дается достаточно полная картина этого противоречивого явления.
Однако ситуация, как минимум, неоднозначна, а регионализм более универсален, неустраним и, если угодно, более географичен, чем федерализм. Он был, есть и будет в большинстве стран, хотя его проявления нерегулярны во времени и в пространстве. Резко усилившись, он к концу XX в. все же не разрушил РФ, занявшую почти уникальное место между рухнувшими федерациями советского типа (СССР, ЧССР, СФРЮ) и унитарным, но многонациональным Китаем с его автономными районами.
Регионализм и регионализация — антонимы централизма и централизации (а еще однообразия, унификации), но не синонимы сепаратизма и дезинтеграции. C последними государство обязано вести борьбу, а с регионами полезнее сотрудничать, находить общий язык. Выбор здесь в принципе тот же, что в вопросах свободы личности, рынка, средств массовой информации. Или «тащить и не пущать» и быть готовым к редким, но едким реакциям на такую политику, или давать этому сорту свободы такой законный выход, который не ущемляет других свобод. История показывает, что самое централизованное, единое и неделимое государство может вдруг оказаться разнородным и разделимым. А, скажем, США с их традиционным регионализмом выглядят прочнее многих монархий. На Западе он к тому же сочетается с глобализацией и с усилением суб- и супернациональных уровней принятия решений за счет национального. Так, в Евросоюзе (ЕС) рост регионального начала и наднационального, ассоциируемого с Брюсселем, можно рассматривать как рост регионализма, вкупе с определенной централизацией управления. Отсюда неологизм глокализация (постиндустриального развития). Она заставляет места конкурировать, думать о своем имидже, привлекать внешний капитал, тем самым сдерживая национализм и регионализм и свидетельствуя о совместимости последнего с устойчивым развитием.
Правда, единодушия по этому поводу нет и в ЕС с его лозунгом «Европы регионов». Один финский автор пишет, что их неравенство растет, успехи же скорее единичны, а регионализация не очень-то укрепляет местную демократию: она важнее для элит, чем для масс. И вообще она похожа на форму рецидивного отката от модернистского общества к традиционному общинно-соседскому.
Впрочем, опыт ЕС обычно оценивают иначе. По мнению большинства экспертов, межрегиональные (и межстрановые) диспропорции там сглаживаются. При этом значение регионов, конечно, растет, они получили свои собственные политические институты наднационального уровня. Но зато их интеграция явно способствует развитию межрегиональных связей и решению межрегиональных проблем на разных уровнях. В частности, эта интеграция практически сняла с повестки дня вопрос о распаде Бельгии. Таким образом, регионализм не только усиливает единство ЕС.
Сравнение с ситуацией в России и ряде других стран наталкивает на мысль, что регионализм — это не обязательно сепартатизм, он скорее нейтрален по отношению к проблеме единства и интеграции страны. Ее «вектор» задают другие условия: история, уровень развития и цивилизованности, политическая культура, организация управления и т.д. Лишь на определенной ступени развития регионализм из потенциальной угрозы единству страны превращается в инструмент укрепления единства.
Чем полезна и вредна нынешняя регионализация в России, где она избыточна и нет ли таких сфер, где ее недостает? Как она влияет на межрегиональные и внешние связи страны? Укрепят ли их централизация РФ и укрупнение ее субъектов?
Регионализация как проявление неравномерности развития социально-экономического пространства. А различия (в том числе естественное проявление социально-культурной неравномерности пространства России) очевидны. Вот примеры некоторых.
Этнокультурные различия — фундамент регионализма и двигатель регионализации России, как страны многонациональной. Мы переживаем период «ренессанса» историко-культурных разломов пространства страны на регионально-цивилизационные блоки, наблюдая закономерные стадии модернизации традиционных обществ в государственных образованиях постимперского типа. И единство страны зависит прежде всего от ее русского ядра (несмотря на усиление в нем самом культурного регионализма) и от общероссийского самосознания, преобладающего над этническим и локальным у большинства россиян.
Географические различия как предпосылки регионализации. Специфику и динамику российского регионализма определяют четыре географических линии различий, одновременно составляющих дилеммы пространственного развития. Север-юг, запад-восток, центр-периферия, русское ядро — «инородные окраины». История регионализации свидетельствует о ее цикличности, как связанной, так и не связанной с крупными кризисами-смутами. В условиях кризиса последней декады XX в. (как и его второй, еще более бурной декады) она сопровождалась дезинтеграцией. И хотя «маятник» уже качнулся назад, варианты и приоритеты регионального развития, а также новой централизации страны остаются неочевидными.
Регионализация и открытие в мир. Региональные процессы, фрагментация экономического пространства страны связаны с его «открытием» в мир и с разными типами этой открытости. Ее выгоды имеют рентную природу (ресурсная рента, рента положения), усиливают финансовое неравенство регионов и регионализацию их связей по принципу тяготения к отдельным странам и зонам мира. Набрасывая региональные сценарии будущего, важно учитывать, что потенциал поляризации при переходе к устойчивому росту даже выше, чем при повсеместном сжатии экономики, и в ближней перспективе можно ожидать усиления евроцентричности ее территориальной организации.
С. С. Артоболевский сравнивает региональную политику в развитых странах (прежде всего европейских) и тенденции ее развития в РФ. Констатируя значительное отставание России в данном направлении государственного регулирования, его законодательной и финансовой базы, институциональной инфраструктуры, автор, тем не менее, обосновывает возможность и необходимость применения западного опыта при происходящем ныне становлении российской региональной политики. При этом необходимо использовать как современный западный опыт, так и уроки прошлого (ведь региональная политика зародилась там еще в 30-х годах XX в. ).
Проблемными бывают и богатые, внешне успешные районы. Например, крупногородские с их теснотой, стрессами, криминальностью, с наплывом мигрантов-гастарбайтеров и резким социальным расслоением, когда средние цифры доходов и т. п. — скорее «средняя температура по палате». Тут можно ожидать быстрой сегрегации, обособления разных групп населения в своих кварталах и пригородах, формирования этаких gated communities (огороженных сообществ) по-американски вместо melting pots (плавильных котлов).
Но это все-таки проблемы развития. А есть места глубоко кризисные, в одних случаях вследствие резкого упадка, в других — давнего глубокого застоя.
В 1995 г. был разработан и одобрен в Миннаце России «Проект Программы развития депрессивных и отсталых районов Российской Федерации». Программой даны следующие определения таких регионов.
Депрессивный район — район, переживающий глубокий экономический кризис, выразившийся в спаде производства (прежде всего, в традиционных ведущих отраслях его территориальной специализации), длительное время находящийся в фазе застоя, сохраняющий низкие темпы производства и нуждающийся, как правило, в крупных инвестициях, обновлении и диверсификации производства, новых формах экономического сотрудничества с другими регионами. У нас, как во многих развитых странах, есть классические типы депрессивных старопромышленных ареалов, прежде всего текстильные (Ивановский) и угольные, особенно если мало что было, кроме шахт (Воркутинский, Кизеловский, Ростбасс, части Кузбасса). Судя по опыту Запада, не все они безнадежны. Инфраструктура, сеть поселений, трудовые навыки жителей могут стать основной для определенного выздоровления. Но если такой район не получает необходимой поддержки, он утрачивает свои позиции и может перейти в разряд отсталых районов.
Отсталый район характеризуется низкими пороговыми значениями развития социальной и экономической сферы в сравнении с другими регионами страны. Критерием отнесения района к категории отсталого является низкий уровень производства на душу населения, реальных душевых доходов, неразвитость социальной и производственной инфраструктуры. И, что еще хуже, совсем архаичная (обычно аграрная) структура экономики, крепкие устои традиционного общества. В России это большей частью этнические регионы, республики и округа (Дагестан, Тува). Если депрессивные районы в состоянии локализоваться в рамках административного района, его части или города, то территории традиционно отсталых районов, как правило, охватывают один или даже несколько субъектов Федерации. Их пробуждение — нелегкая задача. Слишком часто объекты новой экономики оказываются тут «соборами в пустыне», на них приходится нанимать людей со стороны. Не очень-то помогает даже такое богатство, как нефть (пример — Ненецкий АО, где, несмотря на приход ряда нефтяных компаний, высокая безработица).
Государство и региональная политика. Воздействие государства вполне значимо корректирует процессы регионального развития. В большинстве случаев, как и при воздействии «естественных» факторов, государство не преследует собственно региональных (территориальных) целей, осуществляя свое вмешательство. Скорее можно говорить о «непредвиденных» региональных последствиях деятельности государства. Это справедливо для всех территориальных уровней. Региональная политика не может рассматриваться как панацея при решении всех региональных проблем. Ее возможности сильно ограничены, и не только нехваткой средств у государства. Идущие в обществе и экономике процессы значительно «мощнее» по своим пространственным последствиям, чем собственно региональная политика. Пространственные последствия вмешательства государства по иным каналам значимее, чем в рамках собственно региональной политики, В пространственном плане региональная политика может замедлить или временно приостановить действие «естественных» процессов или иных направлений воздействия государства (или усилить их), уменьшить их негативные последствия, но не в состоянии повернуть их вспять. Так, в западных странах политика разгрузки крупнейших агломераций (в 50–70-е годы) способствовала увеличению миграции из них населения и хозяйства, но основные факторы, вызвавшие суб- и рурурбанизацию ? желание людей жить более комфортно на менее урбанизированных территориях, а компаний — размещать на них свои мощности (что дешевле и технологически удобнее).
Термин «региональная политика» трактуется в России широко. В него включается все, что относится к регионам/субъектам Федерации и размещению производительных сил. В региональную политику попадают вопросы, относящиеся к смежным областям: государственное строительство (проблемы становления и развития федеративных отношений и взаимоотношений грех уровней власти, включая местное самоуправление), экономическая политика (повышение эффективности размещения производительных сил), национальная/этническая политика и т.д.
Начнем с региональной политики центральных органов государственной власти. В этом случае региональная политика решает территориальные проблемы общегосударственного значения. Своя региональная политика может реализовываться (и реализуется) и на более низких территориальных уровнях. Следует отметить, что при движении «вниз» на определенном уровне региональная политика, с ее косвенными мерами стимулирования, становится не операциональной и «заменяется» пространственным планированием с его более прямыми и жесткими методами регулирования.
Проведение региональной политики в федеративном государстве имеет свои особенности. Необходимо учитывать большие возможности и самостоятельность регионального уровня. Это, несомненно, усложняет реализацию региональной политики. Но ни в коем случае нельзя передать всю ее на региональный уровень, В этом случае единая федеральная региональная политика просто исчезнет, ибо проводиться она может лишь из Центра. А кто еще сможет «взвесить» проблемы субъектов Федерации, не говоря уж о более мелких территориальных единицах.
Осуществляя региональную политику, государство может решать проблемы повышения конкурентоспособности экономики в целом (и помогать для этого самым преуспевающим регионам), стимулировать использование собственных природных ресурсов (и помогать регионам их сосредоточения) и т.д.
Существует весьма распространенное мнение, что помощь кризисным территориям можно начать лишь после значительного улучшения положения в экономике. В соответствии с логикой данного подхода, помощь надо преимущественно направлять на развитие «районов-локомотивов», которые и обеспечат подъем экономики. И уже после этого можно будет полученные средства направить на нужды кризисных территорий. Данный подход будет способствовать, на первом этапе, росту региональных диспропорций в стране. Сколько продлится этот этап — неясно, а региональные диспропорции в стране будут возрастать (особенно между центром и периферией). В этих условиях откладывать внедрение «выравнивающей» региональной политики уже опасно с политической и социальной точек зрения.
Существующие в РФ пространственные диспропорции чрезмерны и требуют вмешательства государства. Само наличие столь значимых пространственных диспропорций является общегосударственной проблемой, которая не может быть решена без помощи федерального Центра.
По уровню безработицы и душевых доходов, ВВП на душу населения и т. п. показателям субъекты Федерации отличаются друг от друга более чем на порядок. В 1998 г. максимальный и минимальный показатели различались: ВВП на душу населения — в 21 раз, уровень безработицы — в 11 раз, душевой доход (с учетом покупательной способности рубля) — в 13 раз.
Внутренняя пространственная неравномерность характерна и для самих субъектов Федерации. Как правило, речь идет о «противостоянии» более развитой и благополучной столицы (и иногда еще 1–2 крупных центров) и «кризисной» периферии. Таким образом, модель «центр-периферия», характерная для РФ в целом, воспроизводится и на субъектном уровне.
Дело не только в масштабах социально-экономических диспропорций. Тревожат удручающие абсолютные показатели самых кризисных территорий (например, уровень безработицы более 70 %, который наблюдается в некоторых «угольных» ареалах) и «застойный» характер кризиса в них. Несмотря на все различия между ними, их отличают низкие социально-экономические показатели, отсутствие достаточных собственных ресурсов для саморазвития и невозможность улучшить свое положение без помощи государства.
Речь идет о сохранении единства страны (и не только политического), смягчении регионального антагонизма в стране, соблюдении принципа социальной справедливости.
Региональной политики, адекватной остроте территориальных проблем России и ее масштабам, нет. Очевидно существование в РФ отдельных элементов «выравнивающей» РП, но говорить о некой систематической политике пока нельзя. Пассивность законодательной власти соседствует с еще большей пассивностью власти исполнительной. Региональная политика обычно направлена на увеличение «равенства» и, следовательно, за счет снижения экономической «эффективности». Цели же Министерства экономического развития и торговли диаметрально противоположны. На сегодня региональная политика практически лишена правовой базы. Можно вспомнить разве что закон, регулирующий развитие северных территорий. Но он, во-первых, касается лишь одного типа территорий, а во-вторых, имеет во многом рекомендательный характер.
Одна из причин низкой эффективности реально проводимой региональной политики — это распыление выделяемых средств (плюс отсутствие последовательности при ее реализации). Хороший пример — федеральные целевые региональные программы. Таковых уже насчитывается несколько десятков. Но при этом программы финансируются федеральным центром, как правило, от 0 до 30–40 % (от запланированного), и лишь частично «живыми деньгами». Второй показатель достигался только в «лучшие годы» и для избранных программ (при условии активного лоббирования). Условно к РП можно отнести систему трансфертов, федеральных целевых региональных программ, помощь угольным регионам и ЗАТО, финансирование «северного» завоза.
Мониторинг региональных ситуаций и региональных проблем как информационно-аналитическая база региональной политики России в настоящее время отсутствует. Слабая информационная обеспеченность региональной политики дает возможность широкого использования несистематизированной и конъюнктурно препарированной региональной информации.
В развитых странах ситуация кардинально отлична. Масштабная региональная политика уже много лет существует во всех развитых странах. Преимущественно она направлена на выравнивание пространственных диспропорций в уровне социально-экономического развития, что и официально декларируется государством. Только в ее рамках достижение региональных целей и смягчение указанных диспропорций осознанно ставится государством на первый план, и она является наиболее эффективным, хотя и не единственным инструментом выравнивания.
Региональная политика является такой же «политикой», как внешняя, макроэкономическая, экологическая и т.д., со своей институциональной инфраструктурой и законодательной базой. В ее рамках осуществляется перераспределение между регионами огромных средств (до нескольких процентов валового внутреннего продукта страны). При этом региональная политика осуществляется центральными органами власти, ибо только они могут сопоставить ситуацию в различных регионах/ареалах (и «покрыть» всю страну) и решить, какие из них «заслуживают» помощи и в каких размерах.
В развитых странах целенаправленное вмешательство государства в процессы регионального развития начинается, когда пространственные социально-экономические диспропорции становятся чрезмерными (что рассматривается как неизбежные негативные последствия деятельности рыночных механизмов). Понятие «чрезмерные» никак не параметризовано и каждой страной определяется самостоятельно, исходя из уровня и истории развития, господствующей идеологии, существования «национальных территорий» и т.д.

Библиография


Артоболевский С. С. Государство и кризисные территории в Российской Федераци//Территориальные проблемы социальной политики. М.,1999
Баранский Н. Н. Избранные труды: Становление советской экономической географии. М., 1980 Вишневский А. Г. Серп и рубль. М., 1998
Глазовский Н. Ф. и др. Переход к устойчивому развитию: глобальный, региональный и локальный уровни. М., 2002
Горбачева Т. Л. Использование данных обследования населения по проблемам занятости в России для определения параметров теневой экономики//Вопросы статистики. 2000. № 6 Каганский В. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М., 2001
Крылов М. П. Структурный анализ российского пространства: культурные регионы и местное самосознание//Культурная география. 2001
Кудрявцев О. К. Расселение и планировочная структура крупных городов-агломераций. М., 1985
Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (ХVIII — начало ХХ вв. ). СПб., 1999. Т. 1
Нефедова Т. Г., Полян П. М., Трейвиш А. И. Город и деревня в европейской России: Сто лет перемен. М., 2001
Паспорта городов России, 1996 и 1998 гг. Банк данных ВЦ Госкомстата России, 1998; 2000 Россия в цифрах: Краткий статистический сборник. М., 2001
Регионализация в развитии России: географические процессы и проблемы/Под ред. А. И. Трейвиша и С. С. Артоболевского. М., 2001
Центр и периферия в региональном развитии/Под ред. О. В. Грицай, Г. В. Иоффе, А. И. Трейвиша. М., 1991
Harris Ch. D. Cities of the Soviet Union: Studies of their Functions, Size, Density and Growth. Chicago, 1970
INSEE: Ile-de-France 2000. Paris, 2000
Рекомендуем Вас интересует оптимальная цена на древесный уголь? Обратитесь в компанию "Бук", которая продаёт древесный уголь оптом и в розницу.

  • ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ РАЗДЕЛА:
  • РЕДАКЦИЯ РЕКОМЕНДУЕТ:
  • ОСТАВИТЬ КОММЕНТАРИЙ:
    Имя
    Сообщение
    Введите текст с картинки:

Интеллект-видео. 2010.
RSS
X