Подразделы категории "Гордон": Структура научных революций
Расшифровка передачиВячеслав Степин. …Человек живет в другой пара- дигме. А вот в восточных, например, культурах или тра- диционалистских, там это было изначально с детства установкой – вокруг тебя живое и ты живешь в живом мире. Александр Гордон. Давайте мы к этому вернемся в конце программы, а начнем все-таки с заявленной темы. Вячеслав Степин. Это и есть то, что я называю «постнекласси- ческая рациональность». Постнеклассическая рацио- нальность меняет мировоззренческие основания нау- ки. Потому что наука вырастала из ценностей техно- генной культуры, современная наука замкнута на эти ценности. Александр Гордон. Давайте все-таки отмотаем время назад и по- пробуем с вашей помощью разобраться, что такое «научная революция», что можно считать научной ре- волюцией. Потому что, говоря о современной науке со времен создания квантовой механики и до сего- дняшнего дня, виден как раз очень четкий эволюцион- ный процесс, и особых горизонтов для революционных преобразований вроде бы нет. Они есть у тех людей, которые сейчас находятся немножечко сбоку, которые серьезной наукой рассматриваются, в общем-то, до- статочно брезгливо. Это люди, которые призывают со- единить знания, найти новую основу, новую парадигму для развития научной мысли. Не знаю, грозит ли это новой научной революцией? Но вообще, что такое на- учная революция, и когда произошла первая? Вячеслав Степин. Чтобы определить, что такое научная револю- ция, надо, наверное, рассказать, как устроена наука, потому что без этого ничего не получится. Во-первых, термин «структура научных революций» был придуман Томасом Куном, известным философом науки, профессор Массачусетского технологического института. Я его знал, у нас было несколько встреч и дискуссий. У Куна была такая идея – есть «парадиг- ма», которая определяет некоторые образцы деятель- ности и способ видения реальности, которую изучает наука. Ломку парадигмы, ее смену Кун определял как научную революцию. Надо сказать, что до этого были похожие идеи, ко- гда говорили, что ломка фундаментальных понятий и представлений науки – это и есть научная револю- ция. Пресловутая ленинская книга «Материализм и эмпириокритицизм» использует термин, который Ле- нин взял у историков и философов науки своего време- ни, которые тоже говорили о «научных революциях». Так что термин этот не новый. Что Кун дал нового – он попытался дать структуру научных революций. А структура научных революций у него связана с понятием «парадигма». Тогда нужно вы- яснить, что такое парадигма. Когда Кун приводил при- меры из истории естествознания – квантовая механи- ка, теория относительности – это ломка парадигмы – все, как будто, было ясно. Но когда встал вопрос о том, какова структура парадигмы, то здесь возникли очень большие сложности. Куна упрекали, что термин много- значный, насчитывали до 60 разных смыслов понятия парадигмы. Кун в 69-м году в постскриптуме к «Струк- туре научных революций», это было второе издание, попытался дать структуру парадигмы. Он выделил такие вещи, как метафизические части парадигмы. Что он под этим понимал – это тоже не чет- ко определено было, но понимал он под этим какие-то принципиальные видения предмета науки и некоторые философские, мировоззренческие идеи. Затем у него были ценности, затем у него были символические об- общения и «парадигмы как образцы решения задач». Тут он и споткнулся, потому что здесь сразу возникали парадоксы. Для него нормальная наука – это когда парадигма устойчива и решаются конкретные задачи. А ломка па- радигмы – это революция. Но если символические об- общения и образцы решения задач внести в состав па- радигмы, тогда их изменения будут научной револю- цией. В качестве примера символического обобщения он приводил закон колебания маятника. А образец ре- шения задачи, например, колебания – это осциллятор. Но если у вас появляется такого типа новое символи- ческое обобщение, по определению это вроде бы на- учная революция, но тогда как отличить от нормальной науки? В общем, тут возникают разрывы и парадоксы. Я считаю, что это связано с недостаточным аналити- ческим исследованием структуры науки. В нашей фи- лософии науки еще в советский период достаточно хо- рошо эта сторона дела была исследована, и я в своих работах тоже много этим занимался. И я лично опре- деляю парадигму или то, что ломается в процессе на- учной революции, как «основание науки». Я к основа- ниям науки отношу три основных компонента. Первый – это научная картина мира, второй компонент – идеа- лы и нормы науки, и третий компонент – это философ- ско-мировоззренческие их обоснования, которые обес- печивают включение научной картины мира, идеалов и норм в культуру. Каждый из этих блоков можно про- анализировать. Научная картина мира – это некоторая предельно обобщенная схема-модель предметной области, кото- рую изучает наука. Это основные ее системно-струк- турные характеристики. Она вводит представления. Например, когда была механика, была механическая картина мира, которая такое видение природы зада- вала, что мир состоит из неделимых корпускул – это взгляд на субстанцию. Из этих корпускул состоят три типа вещества, это жидкие, твердые и газообразные тела, три типа тел. Взаимодействие корпускул проис- ходит за счет мгновенной передачи сил по прямой – принцип дальнодействия. Подчиняется это взаимодей- ствие лапласовской причинности, и все это разыгры- вается в абсолютном пространстве и абсолютном вре- мени, которое является ареной протекания физиче- ских процессов, но сами физические процессы на про- странство и время не влияют. Вот такая картина. Эта картина мира, как простой машины. И вообще тогда любимым был образ мира как часов, которые Бог од- нажды завел, а дальше они двигаются по законам ме- ханики. Это была картина мира, часть парадигмы. Потом, после возникновения максвелловской элек- тродинамики, произошло изменение картины мира. Открытие Максвеллом теории электромагнитного по- ля сменило эту механическую картину на электродина- мическую картину мира, произошла ломка. От принци- па дальнодействия отказались, ввели принцип близко- действия – силы передаются от точки к точке не по пря- мой, а вихрями. И ввели субстанции эфира как носи- теля разных типов сил – и гравитационных, и электро- магнитных. Ввели представление о том, что есть кро- ме неделимых корпускул еще заряженные корпускулы, или атомы электричества, как их называли тогда. Но от абсолютного пространства-времени не отказались. А потом еще одна ломка – это уже квантовая меха- ника и теория относительности. Вернее, наоборот, сна- чала теория относительности, потом квантовая меха- ника. Там сломали представление об абсолютном про- странстве-времени, ввели представление о простран- ственно-временном континууме, расщепление которо- го дает относительные, меняющиеся пространствен- но-временные интервалы. Потом произошел отказ от лапласовской причинности, возникла идея двух типов причинности – жесткого и вероятностного детерминиз- ма в квантовой механике. Ввели новое представле- ние о строении вещества, корпускулярно-волновом ду- ализме – в общем, это уже современная физика. Каждая из этих смен картин мира четко обозначают- ся как научная революция. Итак, первый компонент па- радигмы – это научная картина мира, видение объек- та, предмета исследования. А еще есть метод иссле- дования, то есть тип деятельности, посредством кото- рой осваивают объект. Тип деятельности представлен в виде системы идеалов и норм науки. Идеалы и нор- мы науки – это очень интересная вещь. Это предста- вление о том, каковы идеалы и нормативы, объясне- ние описания, обоснование доказательности, постро- ение знаний. Все это тоже исторически меняется. Это очень интересно, там обязательно есть пласт истори- ческих изменений. Они имеют очень слоистую струк- туру. Там в идеалах и нормах есть слой, который да- ет общенаучный тип рациональности, то, что отличает науку от ненаучных знаний – но он никогда не бывает в чистом виде. Он всегда связан с некоторым истори- ческим пониманием этих идеалов и норм науки. И дальше есть еще слой, который адаптирует эти идеалы и нормы к специфике предмета каждой науки. Например, физика долгое время была не эволюцион- ной наукой, а биология была эволюционной. В биоло- гии этот тип эволюционного объяснения был, а в фи- зике – его не было. Но современная физика тоже на- чинает его использовать – это уже новое состояние. Вот что интересно – исторически это все меняется. Я люблю студентам приводить такой пример: у Мишеля Фуко в его книге «Слова и вещи» есть упоминание од- ного ученого. Был такой натуралист эпохи Возрожде- ния Альдрованди. А в это время еще не изменились нормы средневекового объяснения описания, нормы, господствующие в средневековой науке. И вот одна- жды Бюффон, известный натуралист нового времени, читал книгу Альдрованди, которая называлась «Все о змеях», тогда любили писать такие фолианты, где по- мещалось все, что можно рассказать о змее. И Бюф- фон возмущался, что наряду с тем, что явно идет по ведомству биологии, – виды змей, размножение змей, змеиные яды, лекарства на основе змеиных ядов, – там еще, как он говорит, «какая-то чепуха». Там были сказания о змеях, драконах, тайные знаки, геральдика змеи, астрология змеи, влияние созвездия Змееносца, Дракона на судьбы людей. Но это совсем, как говорит- ся, из другой оперы. Фуко приводит этот случай как пример изменения идеалов и норм науки. Но я тогда для себя задал та- кой вопрос: а почему Альдрованди так думал? И поче- му не так думал Бюффон? А потому, что идеалы и нор- мы выражают тип культуры. Наука эпохи средневеко- вья особым образом рассматривала мир. Для нее мир был системой не просто вещей и их взаимодействий. Если бы ученый средневековья просто рассказал, что одна вещь меняет другую и таковы причины этого из- менения. «Ну, и что?», сказали бы ему, «ты даешь при- чинные объяснения, но ты еще не раскрыл сущности». А для этого надо раскрыть тайну божественного помы- сла. И уж если ты описываешь змей, ты должен идею змеиности раскрыть. А для этого нужно понять, как Бог написал книгу природы этими своими письменами, где он скрыл тайну божественного творения. То есть, при- рода рассматривалась как книга, как текст, в котором есть смысл. И этот смысл надо раскрыть. Альдрован- ди его и пытается раскрыть. Тогда это было любимое описание, обязательно нужно было рассмотреть все, что связано с идеей змеи, все это расположить в ряд. И более того, когда с этих позиций рассматривают природу, то природа – это уже не просто вещи, а это од- новременно знаки божественного промысла, тайна, ко- торая зашифрована и которую нужно расшифровать. А тогда нужно видеть симпатии, антипатии вещей, ана- логии, метафоры – те тропы, по которым должен дви- гаться разум для того, чтобы все эти метафоры и ана- логии раскрыть. И тогда любое описание выступает как особый тип классификации. И вы можете – и не толь- ко можете, а обязаны, – все, что относится, допустим, к змеям, как к знакам, все это сгруппировать в одном описании. Потому что и сказания о змее – знак, и сама змея – знак, и размножение змей, и яды – знак, во всем есть символика. Так наука была устроена. Это край- не интересная, кстати, была наука, и она дала в сред- ние века очень интересные достижения в математике, логике, астрономии. Все это развивалось. Нельзя ду- мать, что это возникло недавно. Это имеет давние кор- ни и традиции. Так что тип объяснения и описания входит в куль- туру, а Новое время отказывается от этого типа. От- каз интересно происходит. Он содержится в той рево- люции, которую совершила эпоха Ренессанса, Рефор- мации и начала Просвещения, когда возникла галиле- евская, ньютоновская физика и когда Галилей сказал очень важную вещь. Да, – сказал Галилей, – книга при- роды написана божьими письменами. Только она на- писана языком математики. И поэтому нужно дать ма- тематическое описание эксперимента. Кстати, эта за- висимость идеалов и норм от культуры делает важным анализ научных революций, как изменения норматив- ной базы объяснения, описания, доказательности. Тут ясно видно, как наука меняется вместе с культурой, как она на культуру оказывает активное обратное вли- яние… Александр Гордон. Я как раз хотел сказать, что здесь должна быть обратная связь. Вячеслав Степин. Да, конечно. И третий компонент – это философско-мировоз- зренческие основания. Вот два примера. Когда Фара- дей открывает силовые линии, передачу сил не по пря- мой, а по кривой, по линиям разных конфигураций, ко- гда он вводит идею вихря сил, тогда возникает пробле- ма: а как это представить? Потому что в то время по- лагалось, что сила всегда связана с неким субстратом, с материей. И вот какая у Фарадея возникает пробле- ма. Если сила передается не мгновенно, а идет от точ- ки к точке, она вроде от заряда отрывается, а дальше сама путешествует. А как она может путешествовать? Нужен субстрат. И тогда он вводит понятие поля. Поле – это особый материальный субстрат, который являет- ся носителем силы. У него появляются два типа мате- рии. Один – вещество, другой – поле. И объясняет он это принципом взаимосвязи материи и силы. То есть, чисто философским принципом, который тогда был об- щепринят и с помощью которого эта новая идея легко включается в культуру. Вот второй пример. Когда Бор вводит идею допол- нительности и идею зависимости квантово-механиче- ского описания от типа прибора, это, в общем, очень сильно ломало идеал объяснения. Классический иде- ал объяснения считал, что вы должны объяснить мир, исходя из строения объекта, а все, что относится к де- ятельности субъекта, надо вынести за скобки. А тут в явном виде говорится, что объект – это то, что попа- дает в сетку таких-то и таких-то моих операций с таки- ми-то приборами. Он так устроен, что в одном приборе дают одни характеристики, а в другом типе прибора – другие. Возникает дополнительная картина простран- ственно-временного и причинного описания. И когда Бор это обосновывает, он опять-таки прибегает к фи- лософской аргументации. Он говорит, что мы, наблю- датели, принципиально – макросущества. И исследу- ем мир с помощью макроприборов. А приборы всегда включают пробные тела, и пробное тело должно быть только классическим. А отсюда в описании микроми- ра нам не отделаться от языка классической физики и от этих представлений о типах приборов. Природа – это то, что проявляет себя в отношении прибора, с помощью которого я зондирую, как познающий субъ- ект, который не может быть электроном, а является макротелом. Это философско-мировоззренческое об- основание. Через такие обоснования непривычные идеалы и нормы, непривычное представление о картине мира делаются более менее привычными, доступными ра- зумом. И это, кстати, очень долгий процесс. Знамени- тые дискуссии Эйнштейна и Бора – вокруг этого они и крутились. Что такое причинность? Бор говорил: при- чинность – вероятностна. А Эйнштейн говорил: не ве- рю, что Бог играет в кости. То есть речь идет о фило- софских основаниях, там очень многое было насыще- но такими философскими спорами. Так что это очень важная компонента, без которой наука в культуру не включается. Можно в общем виде выразить, почему это так. Дело в том, что наука откры- вает человечеству предметные миры, еще не освоен- ные в практике, она всегда опережает массовую прак- тику производства своего века и обыденный опыт. От- крываемые ею предметные миры для здравого смысла непривычны и непонятны. А здравый смысл – это во многом основа культуры своей эпохи. И нужно состыко- вать новые научные идеи с привычными представле- ниями. Отсюда споры о теории относительности: как же так? вроде длина стола в одной системе отсчета – метр, в другой – меньше метра, а в третьей – боль- ше? Все зависит от его относительных скоростей. А ка- кова же его настоящая длина? Здравый смысл подсо- вывает эти вопросы. Состыковка новых идей со здра- вым смыслом и основаниями культуры происходит че- рез философские обоснования. Философия, как раз, – это мостик, через который это и происходит. Вот, собственно, структура парадигмы. А дальше – когда она ломается, тогда и происходит научная рево- люция. И можно выделить два типа таких революций. Первый тип как раз Кун описал. Это то, что он назы- вает «аномалия и кризис». Что это такое? Открывают новый тип объекта, но еще не знают, что это новый объект. Поэтому описывают его в старом языке, видят его сквозь призму старых представлений, сквозь приз- му старой картины мира, старых философских основа- ний. Так было с теорией относительности. Картина ми- ра была еще электродинамической, а практика в нее уже не укладывалась – возникают разрывы, парадок- сы, то, что Кун называл кризисами. Простой пример. Обнаруживается, что если уравне- ния Максвелла записывать в разных системах отсчета, пользуясь преобразованиями Галилея, то они не кова- риантны. Нековариантность – это очень плохо, пото- му что уравнения должны выражать законы природы. А законы природы не зависят от моего способа опи- сания, ибо в противном случае физика была бы не- возможна. А на систему отсчета можно смотреть как на идеализированную физическую лабораторию с ча- сами и линейками. Согласование результатов, полу- ченных в разных лабораториях, дается через преобра- зования Галилея. В данном случае уравнения полу- чаются нековариантными, нарушаются, следователь- но, основания физики, значит, нужно сделать уравне- ния Максвелла ковариантными, то есть сохраняющи- ми свою форму в разных системах отсчета. Тогда при- думываются новые преобразования и вводятся. Каза- лось бы, задачка решена – надо отказаться от пре- образований Галилея, пользоваться новыми преобра- зованиями, а те рассматривать как предельный слу- чай описания, когда можно пренебречь конечной ско- ростью распространения взаимодействий – скоростью света. Но тут возникает еще более сложный парадокс. Из преобразований Галилея автоматически вытекает то, что зафиксировано в картине мира, что простран- ственно-временные интервалы абсолютны, они не ме- няются. Это соответствует картине мира абсолютного пространства-времени. Это Лоренц исповедовал всю жизнь и от этого не хотел отказываться. А из преобра- зований, которые предложил Лоренц, следует совсем иное – пространственно-временные интервалы стано- вятся относительными, они меняются при переходе от одной системы отсчета к другой. Что делать? Лоренц говорит так: мои преобразования – дело временное, местное время и пространство – это не настоящие фи- зические время и пространство. А это просто прием, который позволяет описывать определенные процес- сы. Это называется «гипотеза ad hoc». Это вроде то- го, как разрушающийся дом можно подпереть балками, но рано или поздно его все равно придется демонти- ровать. Так что парадокс остается, его надо решать – надо было ломать картину мира. Но Лоренц с нею сросся, он не хотел ничего ломать – так часто бывает. Так бы- ло и с Планком: он открыл квант действия, но вовсе не хотел вводить фотоны в картину мира, это после сде- лал Эйнштейн. Итак, накопление аномалий и кризисов – это предпо- сылка научной революции. Это своеобразный тревож- ный звонок: наука столкнулась с таким типом процес- сов, который в картине мира не отражен, картина ми- ра уже неадекватна этому типу процессов, значит, нуж- но ее ломать. Ломать фундамент парадигмы, то есть основную из ее частей. А вместе с нею идеалы и нормы будут меняться и философские основания, в общем, это целая проблема. Собственно, теория относительности Эйнштейна и была решением этой задачи. Причем, интересно то, что после решения этой задачи Эйнштейн был выну- жден отказаться от классических идеалов и норм объ- яснения и описания и начать их первую ломку, совер- шить переход от классики к не-классике. Что говорит классика? Все твои объяснения должны касаться толь- ко объекта, ничего субъективного, ничего связанного с деятельностью быть не должно, субъект должен быть вынесен за скобки описания и объяснения. А не-клас- сика говорит: нет, условием получения объективного знания является четкая фиксация типа деятельности – операций, процедур, средств – с помощью которых я изучаю этот объект. Есть такой красивый образ (данный Эддингтоном, а после его любил повторять философ Поппер): теория – это сеть, которую мы забрасываем в мир; все, что мы этой сетью выловим – это наш объект. Если вы спле- тете сеть с большими ячейками и забросите в озеро с рыбой, то выловите только крупную рыбу, а вся ме- лочь уйдет. И вы будете утверждать, что в озере водят- ся только такие рыбы. И пока у вас будет такая сеть, вы ничего нового не поймаете. Сплетете же сеть с бо- лее мелкими ячейками и увидите – как природа на вы- думки торовата, найдете множества созданий, которых прежде никто не вылавливал. Все зависит от типа се- ти. Так вот, идеалы и нормы науки – это то, что задает макет плетения сети, это схема метода. Если вы зада- ете неклассический подход, то должны четко экспли- цировать, что у вас за сеть и каков способ работы с нею, то есть выявить операции, процедуры и средства деятельности, с помощью которых вы зондируете этот объект. Ибо он проявляет себя через них. Собственно, это и было зафиксировано в квантовой физике. Интересно, как Эйнштейн начал эту работу. Я спе- циально занимался реконструкцией этих событий. В автобиографии он пишет, что после долгих мучений пришел к выводу, что надо найти нечто сходное со средствами термодинамики, где есть закон сохране- ния энергии и закон возрастания энтропии. И одновре- менно запреты на вечный двигатель первого и второго рода. То есть там есть операциональная схема и онто- логия – видение объекта. Эйнштейн полагал, что онто- логия должна быть коррелятивна схеме метода. И тогда он спрашивает себя: я ввел абсолютное про- странство-время как представление об объекте. В от- ношении какого метода, какой схемы деятельности, ка- кой схемы измерительных операций физики я эти зна- ния получил? Идея связать видение объекта с опера- циональными основаниями, со схемой деятельности была очень интересной идеей, которая, собственно, Эйнштейна и подвигла к данному анализу и к теории относительности. Это то, что называется неклассиче- ской рациональностью. Юрген Хабермас, известный немецкий философ, хорошо ее охарактеризовал. Он говорил: классика по- лагала, что есть разум и есть мир, и посредника между ними нет, мир прозрачен разуму. Дальше я просто про- должу идею Хабермаса. Значит, если я скажу: перви- чен разум, вторичен мир и все, что в разуме, то и в ми- ре, то я идеалист. Могу сказать наоборот – первичен мир, вторичен разум. Тогда я – материалист. Но сама идея, что есть параллелизм между мышлением и бы- тием, что есть адекватное соответствие одно другому, эта идея и у того, и у другого сохраняется. А неклассическая рациональность делает новый ход. Она обнаруживает, что между разумом и быти- ем есть посредник. Этот посредник – моя деятель- ность и язык. Язык, понятый в широком смысле, как языки культуры. То, как они устроены, через это и от- крывается объект. Изменю я деятельность и язык и смогу осваивать новые объекты. Это очень важная вещь, вся квантово-релятивистская физика основана на этом типе рациональности, на анализе этих проце- дур и средств деятельности. Кстати, решающим шагом Эйнштейна по обоснова- нию того, что выводами преобразований Лоренца был именно физический мир, явился анализ того, в каких операциях измерения синхронизированными часами вы можете получить преобразования Лоренца. Мало кто обращал внимание, что в ключевой статье Эйн- штейна преобразования Лоренца выводятся из про- цедуры синхронизации часов. Они получаются не как следствие попыток найти ковариантность уравнений, а как результат схемы экспериментальной деятельно- сти, в которой вы измеряете пространство и время. По- лучилось так, что то, что получено из принципа кова- риантности, и то, что получено из схемы эксперимен- тально-измерительной, совпадает. Когда это сходится, это и есть физический мир. Тем же самым способом и Гейзенберг пользовался, когда выводил соотношение определенности. В прин- ципе, его можно было получить из перестановочных соотношений. Просто как следствие перестановочных соотношений – из математического аппарата. А вто- ричное его доказательство – это мысленный экспери- мент с идеальным микроскопом, которым рассматри- вается электрон. Это типичный эксперимент атомной физики. Фотон рассеивается на электроне, частица на частице. И он показывает, что и тут и там – соотно- шения неопределенности. Эти две вещи совпадают, а это типовой эксперимент по рассеянию, по зондажу атомного мира, значит, это и есть физический мир. Зна- чит, так устроена частица, что она обладает соотноше- нием неопределенности, это не ошибки в измерении, это ее природа, ее свойства. Итак, это один тип рево- люции. А есть еще один тип революции. Я их называю рево- люция, как парадигмальная прививка. Это происходит тогда, когда начинается ускоренное междисциплинар- ное взаимодействие и когда парадигмы из одной науки переносятся в другую. Так, например, теория систем возникает в кибернетике и переносится в биологию. Шмальгаузен, например, используя эту схему, объяс- няет очень многое: и стабилизирующий отбор, и дубли- каты генетического кода (которые нужны для того, что- бы не было ошибок, которые накапливаться в геноме). В общем, очень многое объясняет, исходя из этих от- ношений. Это и известная революция в химии, когда квантовая физика туда пришла. То есть, это еще один тип научных революций. И, кстати, все дисциплинарное естествознание так возникало. Это тоже ведь исторический феномен – бы- ло время, когда не было дисциплинарно организован- ной науки. Александр Гордон. Ну да, тот же «Трактат о змеях». Вячеслав Степин. Еще и позже – в ньютоновскую эпоху ее не бы- ло. Ведь все науки тогда причесывались под механи- ческую картину мира. С чего начал, допустим, Конт строить свою социологию? Он начинал с механических образов. Это потом выяснилось, что нужно ввести эво- люцию и идею сознания. А поначалу он шел от свое- го учителя Сен-Симона, который писал, что нужно со- здать социологию, как социальную физику. И Конт го- ворил, что он создает социальную физику. По образу и подобию механики нужно строить со- циологию, говорил Сен-Симон. И у него была даже та- кая идея: есть закон всемирного тяготения, который объясняет все на свете как взаимодействия тела. И надо такой же закон открыть в социальной жизни. Он называл это «закон тяготения по страстям». Один че- ловек симпатичен, другой отталкивает. И нужно найти формулу и описать все с помощью этой формулы. И тогда все будет понятно в этом мире. Вот такая была программа, она шла от механиче- ской картины мира. Такова была исследовательская программа, с которой начинал Конт, и только потом у него появляются совершенно новые идеи, почерпну- тые уже из биологии. Он говорит, что социальная жизнь – это целостный организм. Это не просто набор ка- ких-то механически действующих субъектов, которых нужно описывать по закону всемирного тяготения, тя- готениям по страстям. Дальше у него возникает идея, что это историческая изменчивость. Потом Спенсер сказал: «эволюция». А дальше пошло-поехало. Даль- ше Дельтей говорит, что вообще науки о духе и науки о природе – это разные вещи, у них разные методы и так далее. То есть, нащупывается специфика объекта. То же самое и в биологии, кстати, происходило. Это только кажется, что биология не так как физика раз- вивалась. Ничего подобного. Вначале она причесыва- лась под механику. Посмотрим как, допустим, Ламарк формулирует первый, эскизный вариант теории эво- люции. Мы все знаем, что идея эволюции Ламарка – это медленное изменение органа путем упражнения. Упражнения создают органы, появляются эволюцион- ные ряды, возникает эволюция. Тут, правда, возникает проблема наследования этих изменений. В общем, это выход дальше к Дарвину. И у Дарвина возникают пара- доксы, поэтому потом происходит выход к генетике. Но мало кто знает о том, что начинал-то Ламарк с чи- сто механической парадигмы. У него была следующая идея. В это время механическая картина мира была дополнена идеей «типа сил». И каждому типу сил со- ответствовал свой флюид, носитель силы. Ламарк счи- тал, что в жизни большую роль играет нервный флюид, и эти флюиды накапливаются благодаря упражнению органов – они чисто механически его меняют, и отсю- да возникают эволюционные ряды. Потом, правда, от этой концепции отказались, но идею эволюции остави- ли. Но поначалу все шло отсюда. Так что в те времена дисциплинарной науки еще не было. Доминировала механика, остальные науки бы- ли еще в зародышевом, пеленочном состоянии. Хо- тя жизнь изучали с древности, у Аристотеля есть ин- тереснейший трактат «О живом». Но, тем не менее, науки биологии в подлинном понимании, когда у нее есть свой предмет, свои методы, еще не было. А потом происходит механическая прививка и перенос пара- дигмы, потом обнаруживается несоответствие матери- ала этой парадигме, и она начинает модифицировать- ся, трансформироваться. Возникает идея эволюции, потом концепция Дарвина. Потом, кстати, и у Дарвина возникают парадоксы – знаменитый кошмар Дженкин- са. Если весь организм – носитель наследственности, единицей отбора является организм, тогда возникает парадоксальный вывод, что при первом скрещивании видов наследственный признак делится пополам, при втором – еще раз пополам. И дальше он просто исче- зает, признаки становятся неустойчивыми. Дарвин не знал, как решить этот вопрос. И решился он благодаря эволюции науки, благодаря открытию генетики, откры- тию генов, созданию синтетической теории эволюции, где единицей естественного отбора является не орга- низм, а популяции. Александр Гордон. Используя эту схему и сканируя состояние со- временного научного знания, можно ожидать револю- ции? Предреволюционная ситуация ведь уже есть. Вячеслав Степин. Я думаю, она уже началась. И началась по вто- рому типу революции, типу парадигмального перено- са. Есть несколько типов революций в науке. Есть гло- бальные революции, когда меняется все – картина ми- ра, идеалы и нормы, философские и мировоззренче- ские основания. Так вот, я бы выделил такие револю- ции. Это возникновение самой науки, здесь тоже нужно выделять несколько исторических стадий. Первая ма- тематика – это первая революция, еще в древности: открытие эвклидовой геометрии, создание теоретиче- ской математики. Это особая, очень интересная ста- дия, связанная с культурой своей эпохи. Надо понять, как это связано с греческим полисом, с принятыми там нормативами обоснования и демонстрации, дока- зательности знания. У историка математики Якова Выгодского есть такая мысль: уже в египетской математике был рецепт вычи- сления объема усеченной пирамиды. И он говорит, что методом проб и ошибок эмпирическое обоснование этого рецепта не получишь. Значит, у жрецов было до- казательство. Но вся соль в том, что жрецы, получив- шие это доказательство, никогда его не демонстриро- вали. Это была их тайна. В египетской культуре не бы- ло образца, задававшего необходимость обосновать знания, доказывать их. Этот образец возникает в ан- тичной культуре, где требуют отличать знания от мне- ния, где доказательства становятся решающим факто- ром обоснования знаний. Это определенные предпо- сылки становления математики. Вернее, одна из пред- посылок становления математики как науки, которая от эмпирических рецептов решения задач, а такой была вавилонская, египетская, китайская математика, пере- ходит к теоретическому видению. Первый пример – это эвклидова геометрия, где образцы решения задач являются доказательством теорем. Вторая революция – это возникновение естество- знания с методом эксперимента. Здесь тоже страшно интересный вопрос. Почему, например, греки не откры- ли эксперимент? Как культура табулировала это откры- тие? На эту тему есть очень интересные исследования Гайденко, Косаревой, Ахутина, много есть на эту тему материала. На мой взгляд, самое интересное здесь то, что греки видели природу совсем не так, как видели ее в Новое время, это у Ахутина хорошо показано. Для них природа – это «фюзис», а там – «natura». Natura – это природа, отделенная от человека, когда я со сто- роны наблюдаю и изучаю ее, когда она является полем для переделки и моего действия. А у греков природа – это «космос» и «фюзис». Каждая вещь качественна, неповторима, я включен в космос, космос – это гармо- ния. Вмешиваться в гармонию – это значит ее нару- шить. Поэтому никакое активное экспериментальное действие не даст вам знания о том, как устроена при- рода. Греки различали искусственное и естественное. «Технэ» – это искусственное, а знания научные отно- сятся к естественному. И только умозрение может дать знание о естественном. А вот в Новое время эта грань стирается. Там мож- но проследить, как менялось отношение между искус- ственным и естественным, какие религиозные были предпосылки, крайне интересные, были у этих процес- сов – это идея о том, что человек продолжает творение Бога, что он по образу и подобию Бога творит мир. На эту тему есть много исследований. Следующим этапом было возникновение техниче- ских и, позднее, в 19-м веке, гуманитарно-социальных наук. Это основные крупные научные революции. А ко- гда сложилась современная, дисциплинарно организо- ванная наука, можно обозначить, как становятся три типа научной рациональности. Первая – это классиче- ская рациональность: механика и ее парадигмы. Вто- рая – не-классическая рациональность – о ней мы го- ворили. И третий тип рождается сейчас. Я его назвал пост- неклассическим. Что это такое? Схематично его мож- но изобразить так. Итак, деятельность и объект. Объ- ект всегда рассматривается через деятельность. А де- ятельность предполагает субъекта с его внутринауч- ными ценностями и целями. Эти ценности и цели гово- рят: ищи истину, наращивай истинное знание. Отсюда два этических запрета: запрет на искажение истины и запрет на плагиат. Это первое – субъект с его ценно- стями и целями. Затем – средства деятельности и операции. Это то, с помощью чего осваивается объект. И, наконец, сам объект. Складывается ряд – субъект, средства/опера- ции и объект, как то, что преобразуется в некий продукт, из одного состояния с помощью операций и деятельно- сти переводится в другое. Так вот классика брала толь- ко объект, а все остальное выносила за скобки. Не- классика взяла средства и объект, отношение объек- та к средствам, и сказала, что условием получения ис- тины является четко осознание, рефлексия над сред- ствами и операциями деятельности. А сейчас постне- классика делает еще один ход, очень интересный ход. Она говорит, что этого мало, что еще нужно ценности науки связать с социальными ценностями и целями, с гуманистическими идеалами, что не всякая установка на поиск истины проходит. Почему это так? А потому что есть три типа систем- ных объектов, которые можно осваивать в этих трех ти- пах рациональности. Первый тип – это малые систе- мы, простые, это механические системы, прежде все- го. Второй тип объекта – это сложные системы с само- регуляцией, это большие целостные системы. А тре- тий тип – это особый тип систем, он называется само- развивающиеся системы. Это система, которая может наращивать уровень своей организации. И каждый но- вый уровень воздействует на нижний и меняет компо- зицию элементов. Поэтому система все время работа- ет, как целое. Переход от одного гомеостатического состояния к другому осуществляется как переход через стадию ди- намического хаоса. Тут появляются синергетические эффекты, рождаются странные аттракторы и вообще аттракторы, возникает сценарий развития. Человек и его деятельность при работе с таким объектом стано- вится частью этой системы, система становится чело- векоразмерной. А если человек в нее входит, то там оказывается запрещенным целый ряд экспериментов. Возникает необходимость дополнительной этической регуляции. Возникают этические комитеты. Возника- ет этическая экспертиза научных программ. Предмет- ное исследование дисциплинарной науки дополняет- ся программно ориентированными междисциплинар- ными исследованиями. Это и есть современная наука. Поскольку времени осталось мало, я просто при- веду пример таких человекоразмерных систем. Это все объекты современных биотехнологий, генетиче- ской инженерии, прежде всего. Это биоценозы и био- сфера, как целое. (Такие объекты часто уникальны, да- ны в одном экземпляре – пример тому как раз биосфе- ра, это развивающийся объект в одном экземпляре.) Это современные системы технического проектирова- ния, где проектируется не только машина и даже не си- стема человек – машина, а еще более сложный объ- ект. Человек – машина – плюс экосреда и плюс культур- ная среда, которые эту технологию должны принять. Тогда возникает такая рамка: машина – человек, рабо- тающий с машиной – экосреда – культурная среда. И все это проектируется в развитии. Такое проектирова- ние сейчас происходит, с такими объектами столкну- лись современные технологии проектирования. Сюда относятся все сложные компьютерные сети – Интернет. Ну, и, конечно же, все социальные объекты. На этой базе сейчас происходит сращивание и пере- броски методов и из естествознания в общественные науки, и наоборот: из социальных наук в естествозна- ние. Это начало очень интересного взаимодействия, это сейчас передний край науки, сейчас это начинает- ся. В таких исследованиях часто фундаментальные и прикладные вещи неотделимы друг от друга. Все нахо- дится на столе у теоретика – тут эксперимент, тут же и технология. Пример – генная инженерия. Расшифров- ка генома… Материалы к программеИз книги Степина В. С. «Теоретическое знание»: …В динамике научного знания особую роль играют этапы развития, связанные с перестройкой исследовательских стратегий, задаваемых основаниями науки. Эти этапы получили название научных революций. Основания науки обеспечивают рост знания до тех пор, пока общие черты системной организации изучаемых объектов учтены в картине мира, а методы освоения этих объектов соответствуют сложившимся идеалам и нормам исследования. Но по мере развития науки она может столкнуться с принципиально новыми типами объектов, требующими иного видения реальности по сравнению с тем, которое предполагает сложившаяся картина мира. Новые объекты могут потребовать и изменения схемы метода познавательной деятельности, представленной системой идеалов и норм исследования. В этой ситуации рост научного знания предполагает перестройку оснований науки. Последняя может осуществляться в двух разновидностях: а) как революция, связанная с трансформацией специальной картины мира без существенных изменений идеалов и норм исследования; б) как революция, в период которой вместе с картиной мира радикально меняются идеалы и нормы науки и ее философские основания. В истории естествознания можно обнаружить образцы обеих ситуаций интенсивного роста знаний. Примером первой из них может служить переход от механической к электродинамической картине мира, осуществленный в физике последней четверти XIX столетия в связи с построением классической теории электромагнитного поля. Этот переход, хотя и сопровождался довольно радикальной перестройкой видения физической реальности, существенно не менял познавательных установок классической физики (сохранилось понимание объяснения как поиска субстанциональных оснований объясняемых явлений и жестко детерминированных связей между явлениями; из принципов объяснения и обоснования элиминировались любые указания на средства наблюдения и операциональные структуры, посредством которых выявляется сущность исследуемых объектов и т.д.). Примером второй ситуации может служить история квантово-релятивистской физики, характеризовавшаяся перестройкой не только научной картины мира, но и классических идеалов объяснения, описания, обоснования и организации знаний, а также соответствующих философских оснований науки.. Новая картина исследуемой реальности и новые нормы познавательной деятельности, утверждаясь в конкретной науке, затем могут оказать революционизирующее воздействие на другие науки. В этой связи можно выделить два пути перестройки оснований исследования: за счет внутридисциплинарного развития знаний, за счет междисциплинарных связей, «прививки» парадигмальных установок одной науки на другую. Оба эти пути в реальной истории науки как бы накладываются друг на друга, поэтому в большинстве случаев правильнее говорить о доминировании одного из них в каждой из наук на том или ином этапе ее исторического развития. <…> Парадоксы являются сигналом того, что наука втянула в сферу своего исследования новый тип процессов, существенные характеристики которых не были отражены в картине мира. Представления об абсолютном пространстве и времени, сложившиеся в механике, позволяли непротиворечивым способом описывать процессы, протекающие с малыми скоростями по сравнению со скоростью света. В электродинамике же исследователь имел дело с принципиально иными процессами, которые характеризуются околосветовыми или световой скоростями. И здесь применение старых представлений приводило к противоречиям в самом фундаменте физического знания. Таким образом специальная теоретическая задача перерастала в проблему: система знания не могла оставаться противоречивой (непротиворечивость теории является нормой ее организации), но для того, чтобы устранить парадоксы, требовалось изменить физическую картину мира, которая воспринималась исследователем как адекватное воспроизведение действительности… Ситуации подобного рода достаточно характерны для науки, вступающей в полосу научной революции. Возникающие в этот период научные проблемы появляются благодаря решению специальных задач. Механизм перерастания задачи в проблему, с нашей точки зрения, заключается в том, что генерированные сложившимися основаниями науки теоретические схемы и законы перестраиваются в процессе своего эмпирического обоснования, приводятся в соответствие с новыми фактами и таким путем включают в себя новое содержание. При обратном отображении на основания (в частности, на картину мира) это содержание может рассогласовываться с вводимыми в картине мира представлениями о реальности. Если картина мира не учитывает специфику новых объектов, то отображение на нее теоретических схем, схватывающих некоторые существенные особенности таких объектов, приводит к парадоксам в системе знания. Парадоксы разрешаются в науке путем перестройки ранее сложившихся оснований. Такая перестройка обязательно предполагает изменение картины мира. Однако пересмотр картины мира является весьма нелегким делом, поскольку она в предшествующий период стимулировала теоретические и эмпирические исследования и воспринималась как адекватный образ сущности изучаемых процессов… …Создатель теории относительности не раз подчеркивал, что понятия науки должны описывать реальность, существующую независимо от нас. Мы видим реальность через систему понятий и поэтому часто отождествляем понятия с реальностью, абсолютизируем их. Между тем опыт развития науки свидетельствует, что даже наиболее фундаментальные понятия и представления науки «никогда не могут быть окончательными». «Мы всегда должны быть готовы изменить эти представления, т. е. изменить аксиоматическую базу физики, чтобы обосновать факты восприятия логически наиболее совершенным образом». Такого рода философская критика понятий и принципов физической картины мира служит предпосылкой ее последующей коренной перестройки. Но роль философско-методологического анализа в период перестройки оснований науки не ограничивается только критическими функциями. Этот анализ выполняет также конструктивно-эвристическую функцию, помогая выработать новые основания исследования. Новая картина мира не может быть получена из нового эмпирического материала чисто индуктивным путем. Сам этот материал организуется и объясняется в соответствии с некоторыми способами его видения, а этот способ задает картина мира. Поэтому эмпирический материал может лишь обнаружить несоответствие старого видения новой реальности, но сам по себе он еще не указывает, как нужно изменить это видение. Формирование новой картины мира требует особых идей, которые позволяют перегруппировать элементы старых представлений о реальности, элиминировать часть из них, включить новые элементы с тем, чтобы разрешить имеющиеся парадоксы и ассимилировать накопленные факты. Такие идеи формируются в сфере философско-методологического анализа познавательных ситуаций науки и играют роль весьма общей эвристики, обеспечивающей интенсивное развитие исследований… <…> Ретроспективно оценивая процесс создания специальной теории относительности, Эйнштейн подчеркивал, что фундаментальную роль в ее построении сыграл гносеологический постулат: «понятия и суждения имеют смысл лишь постольку, поскольку им можно однозначно сопоставить наблюдаемые факты. (Требование содержательности понятий и суждений)». Этот постулат правомерно рассматривать как одну из формулировок принципа наблюдаемости. Известно, что принцип наблюдаемости широко пропагандировался Э. Махом, который видел в нем выражение своей концепции теории и опыта (теория, по Маху, есть сжатая сводка опытных данных, которые, в свою очередь, истолковывались как ощущения познающего субъекта)… <…> Принцип наблюдаемости представлял собой методологический норматив, выражающий идеал опытного обоснования теории. В то же время он был связан и с теми идеалами теоретического объяснения и организации знаний, которые Эйнштейн характеризовал как внутреннее совершенство теории. Требуя элиминировать из ядра теории понятия, не удовлетворяющие операциональным критериям, принцип наблюдаемости указывал пути минимизации фундаментальных понятий, посредством которых объясняются опытные факты. Известно, что сама установка на минимизацию фундаментальных теоретических понятий, объясняющих факты, формулируется как принцип простоты. Этот принцип представляет собой норматив, непосредственно выражающий идеал «внутреннего совершенства теории». Таким образом, между принципами наблюдаемости и простоты имеется связь, что свидетельствует об определенной системной организации методологических регулятивов, эксплицирующих нормы научного познания… <…> Принципы наблюдаемости и простоты — принципы не только современной, но и классической физики. В них можно выделить как некоторое инвариантное содержание, характеризующее универсальные, устойчиво воспроизводящиеся черты познавательных установок физики, так и конкретизирующий слой положений, которым различаются исторические этапы развития науки и который выражает стиль физического мышления, господствующий на каждом таком этапе. Переход от классической к современной физике сопровождался перестройкой указанного конкретизирующего слоя, что соответствовало перестройке норм физического исследования, формированию новых познавательных установок, обеспечивших прогресс науки. В методологических исследованиях уже отмечалось, что конкретное содержание принципа простоты изменялось в истории науки. Как известно, принцип простоты был сформулирован еще в XIII столетии У.Оккамом в виде требования не умножать сущностей сверх меры при объяснении явлений («бритва Оккама»). В классическом естествознании это требование сохранилось, но было соединено с особой системой интерпретирующих положений: идея минимизации теоретических принципов выводилась из постулата «онтологической простоты природы», а критериями соответствия логической простоты теории простоте природы считались не только проверяемость опытом и широта охвата принципами объясняемых и предсказываемых явлений, но и наглядность принципов. В современном естествознании последний критерий уже не принимается в качестве решающего. В то же время математизация современной физики и широкое применение в ней метода математической гипотезы ввели новый слой конкретизирующих положений в принцип простоты, связав его с принципами инвариантности и симметрии. Конкретное содержание принципа наблюдаемости также изменялось в процессе исторического развития физики. В период создания СТО перестройка этого содержания соответствовала формированию нового идеала обоснования теории, что, в свою очередь, знаменовало переход от классического к современному стилю мышления. Этот переход наметился уже в первоначальных версиях эйнштейновской трактовки наблюдаемости. Он был связан со становлением особого способа построения и обоснования концептуального ядра физической теории. Указанное ядро можно определить (опираясь на проведенный выше анализ структуры теоретического знания) как фундаментальную теоретическую схему, отображенную на картину мира. Понятия, образующие ядро теории, включают определения, в которых выражается связь между признаками идеальных объектов теоретической схемы и объектов картины мира. Поэтому анализ фундаментальных понятий теории с позиций принципа наблюдаемости сопряжен с выявлением опытных оснований физической картины мира, экспликацией операционального фундамента тех признаков, которыми наделены ее идеальные объекты, получившие онтологический статус. Картина мира обосновывалась опытом и в классической физике, но это обоснование понималось как проверка в экспериментах и измерениях следствий, выводимых из принципов картины мира… В XIX столетии усилиями практически одного поколения ученых была осуществлена довольно радикальная перестройка естественнонаучной картины мира. Вначале, в связи с отказом от концепции невесомых субстанций, таких как теплород, электрический и магнитный флюиды, была видоизменена господствовавшая в физике механическая картина мира. Затем она была преобразована в электродинамическую. Изменились не только представления о «субстрате» физических процессов (из обширного семейства невесомых остался только мировой эфир). Изменились взгляды и на природу физического взаимодействия: принцип близкодействия постепенно вытесняет старые представления о мгновенной передаче сил в пустоте, различные виды сил начинают рассматриваться как превращающиеся друг в друга. Аналогичные процессы перестройки видения реальности протекали в соседних с физикой науках. Из научной картины мира элиминировались представления о флогистоне и различных биологических флюидах как особых субстанциях — носителях «химических» и «биологических сил». Устанавливались связи между физикой и химией на базе атомистических представлений. Химические процессы постепенно начинают рассматриваться как фундамент биологических явлений. В биологии формируется картина эволюции живых организмов, которая окончательно утверждается после создания теории Дарвина и вызывает радикальные сдвиги в естественнонаучной картине мира. Все эти процессы пересмотра «онтологических постулатов» естествознания, осуществившиеся за относительно короткий период эволюции науки, обнажили ряд важных особенностей формирования научной теории. Выяснилось, что одни и те же законы природы могут быть выражены с помощью различных понятий и что альтернативные системы теоретических постулатов могут до определенного момента опираться на одни и те же опытные факты и служить основанием для формулировки законов, объясняющих эти факты. Например, феноменологическая термодинамика, опирающаяся на концепцию теплорода, с успехом объясняла и предсказывала многие эмпирически фиксируемые явления. Переход к молекулярно-кинетической теории теплоты дал иное объяснение тех же явлений. Причем математические выражения законов в целом ряде случаев сохранились и перешли в новую теорию, хотя и получили в ней иную интерпретацию… <…> Необходимость критического отношения к принятым в классическом естествознании идеалам и нормам раньше всего была уловлена и начала осмысливаться в философии. Уже в рамках классической философской традиции в преддверии XIX столетия была поставлена проблема предпосылок познавательной деятельности и оснований естествознания (Кант). Все яснее осознавались активно-деятельностная природа познания и историческое развитие его категориальных структур (Фихте, Гегель). Наконец, переход от классического этапа развития философии к современному и начатый в середине XIX столетия пересмотр установок «классической философии», доминировавших с XVII по XIX столетие, постепенно выявлял включенность познающего разума в исторически сложившиеся и исторически меняющиеся структуры общественной жизни, поставив проблематику социальной детерминации познания и, в качестве одного из ее аспектов, вопросы историчности глубинных оснований и предпосылок научного исследования… Центральное место при разработке философских вопросов науки в последней трети XIX века занял поиск методов обоснования фундаментальных научных абстракций и критериев, в соответствии с которыми они должны включаться в состав научного знания. Ряд важных аспектов этой проблематики был развит конвенционализмом и эмпириокритицизмом, оказавших непосредственное влияние на эйнштейновское творчество. Рациональные моменты конвенционализма были связаны с постановкой проблемы вненаучных критериев принятия тех или иных онтологических постулатов. Правда, сама эта проблема была лишь обозначена в конвенционализме. Отмечая относительность онтологических постулатов науки, он мало обращал внимания на преемственность в развитии их содержания и не доводил анализ до исследования механизмов, посредством которых осуществляется включение в культуру тех или иных фундаментальных научных представлений, а следовательно, и соглашение научного сообщества относительно их онтологического статуса. Эмпириокритицизм акцентировал внимание на другой идее — эмпирического обоснования научной онтологии. Он считал, что редукция фундаментальных научных абстракций к наблюдениям может быть критерием разделения конструктивных научных абстракций и гипостазированных объектов. А.Эйнштейн в своих поисках решения парадоксов электродинамики использовал некоторые из этих идей и подходов. Но он не просто заимствовал их в готовом виде, а выделял в них конструктивные моменты, переосмысливал их в соответствии с новыми ситуациями развития физики… <…> Научные революции возможны не только как результат внутридисциплинарного развития, когда в сферу исследования включаются новые типы объектов, освоение которых требует изменения оснований научной дисциплины. Они возможны также благодаря междисциплинарным взаимодействиям, основанным на «парадигмальных прививках» — переносе представлений специальной научной картины мира, а также идеалов и норм исследования из одной научной дисциплины в другую. Такие трансплантации способны вызвать преобразования оснований науки без обнаружения парадоксов и кризисных ситуаций, связанных с ее внутренним развитием. Новая картина исследуемой реальности (дисциплинарная онтология) и новые нормы исследования, возникающие в результате парадигмальных прививок, открывают иное, чем прежде поле научных проблем, стимулируют открытие явлений и законов, которые до «парадигмальной прививки» вообще не попадали в сферу научного поиска. В принципе этот путь научных революций не был описан с достаточной глубиной ни Т.Куном, ни другими исследователями в западной философии науки. Между тем он является ключевым для понимания процессов возникновения и развития многих научных дисциплин. Более того, вне учета особенностей этого пути, основанного на парадигмальных трансплантациях, нельзя понять той великой научной революции, которая была связана с формированием дисциплинарно организованной науки. Большинство наук, которые мы сегодня рассматриваем в качестве классических дисциплин, — биология, химия, технические и социальные науки, — имеют корни в глубокой древности. Историческое развитие знания накапливало факты об отдельных особенностях исследуемых в них объектах. Но систематизация фактов и их объяснение длительное время осуществлялись посредством натурфилософских схем. После того как возникла первая теоретически оформленная область научного знания — физика, а механическая картина мира приобрела статус универсальной научной онтологии, начался особый этап истории наук. В большинстве из них предпринимались попытки применить для объяснения фактов принципы и идеи механической картины мира. Механическая картина мира, хотя она и сформировалась в рамках физического исследования, в эту историческую эпоху функционировала и как естественнонаучная, и как общенаучная картина мира. Обоснованная философскими установками механистического материализма, она задавала ориентиры не только для физиков, но и для ученых, работающих в других областях научного познания. Неудивительно, что стратегии исследований в этих областях формировались под непосредственным воздействием идей механической картины мира. Весьма показательным примером в этом отношении может служить развитие химии рассматриваемого исторического периода (XVII-XVIII вв. )… <…> Функционирование механической картины мира как исследовательской программы прослеживается не только на материале взаимодействия химии и физики. Аналогичный механизм развития научных знаний может быть обнаружен и при анализе отношений между физикой и биологией на этапе дисциплинарного естествознания (XVII-XVIII вв. )… <…> Таким образом, можно обозначить важную особенность функционирования механической картины мира в качестве фундаментальной исследовательской программы науки XVIII века — синтез знаний, осуществляемый в ее рамках, был связан с редукцией различного рода процессов и явлений к механическим. Правомерность этой редукции обосновывалась всей системой философско-мировоззренческих оснований науки, в которых идеи механицизма играли доминирующую роль. Однако по мере экспансии механической картины мира во все новые предметные области наука все чаще сталкивалась с необходимостью учитывать особенности этих областей, требующих новых, немеханических представлений. Накапливались факты, которые все труднее было согласовывать с принципами механической картины мира. К концу XVIII — началу XIX века стала складываться новая ситуация, приведшая к становлению дисциплинарного естествознания, в рамках которого научная картина мира приобретала особые характеристики и функциональные признаки. Это была революция в науке, связанная с перестройкой ее оснований, появлением новых форм ее институциональной организации и ее новых функций в динамике социальной жизни. Историю химии, биологии, технических и социальных наук этого исторического периода нельзя понять, если не учитывать «парадигмальных прививок», которые были связаны с экспансией механической картины мира на новые предметные области… <…> Все эти обменные процессы парадигмальными установками, понятиями и методами между различными науками предполагают, что должно существовать некоторое обобщенное видение предметных областей каждой из наук, видение, которое позволяет сравнивать различные картины исследуемой реальности, находить в них общие блоки и идентифицировать их, рассматривая как одну и ту же реальность. Такое видение определяет общенаучная картина мира. Она интегрирует представления о предметах различных наук, формируя на основе их достижений целостный образ Вселенной, включающий представления о неорганическом, органическом и социальном мире и их связях. Именно эта картина позволяет установить сходство предметных областей различных наук, отождествить различные представления как видение одного и того же объекта или связей объектов, и тем самым обосновать трансляцию знаний из одной науки в другую… БиблиографияАхутин А. В. Понятие «природа» в античности и в Новое время. М., 1988 Кирсанов В. С. Научные революции XVII в. М., 1987 Косарева Л. М. Социокультурный генезис науки Нового времени. М., 1989 Косарева Л. М. Рождение науки Нового времени из духа культуры. М., 1997 Кун Т. Структура научных революций. М., 1975 Лакатос И. История науки и ее реконструкции / Структура и развитие науки. М., 1978 Научные революции в динамике культуры. Минск,1987 Современная философия науки: Знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей запада / Под ред. А. А. Печенкина. М., 1996 Степин В. С. Философская антропология и философия науки. М., 1992 Степин В. С. Теоретическое знание. М., 1999 Сто лет квантовой теории: история, физика, философия. М., 2002 Традиции и революции в истории науки. М., 1991 Newton-Smith W. H. The Rationality of Science. London-N.Y., 1981 Cohen I.Bernard. Newtonian revolution. Cambridge, 1980
|
Внутри космического челнока
А.А. Зализняк "О Велесовой книге" и берестяных грамотах
Час истины. История Соединённых Штатов Америки
Гипноз ислама
Интеллект-видео. 2010. RSS
|
|